Мастерская несбывшихся грез
Шрифт:
В самой гуще этой беготни, в квартале Сан Самуэле был вход в мастерскую Ринверси. Поднявшись по лестнице, которая вела на балкон, и свернув в коридор, посетитель все дальше удалялся от уличного шума, пока не оказывался в довольно большом зале с высоким потолком, освещенном двумя огромными окнами, где царила полная тишина и где около дюжины молодых людей рисовали, стоя в молчании перед своими мольбертами. Руководитель этих занятий, легко узнаваемый по своему зрелому возрасту и тросточке в руках, переходил от ряда к ряду, наблюдая за тем, как продвигается работа. Иногда он брал из рук того или другого ученика кисть и подправлял какую-нибудь деталь на картине, делая замечание, которое последний выслушивал с почтительным вниманием. В этой мастерской рисовали мадонн согласно модели, подробно описанной в специальном нотариально заверенном письменном распоряжении заказчика.
По другой лестнице, более узкой, чем предыдущая, поднимались
Герр Фуш разговаривал по-итальянски с акцентом ганзейских территорий, откуда он был родом. Но в границах Венецианской республики на эту шероховатость никто не обращал внимания. Все болтали здесь как кому вздумается, на всех мыслимых и немыслимых языках, и каким-то чудом понимали друг друга. Мой учитель – ему тогда было, полагаю, лет тридцать – имел нахальство беззастенчиво обращаться к самым различным людям, будучи убежденным, что одна рекомендация Майеров откроет перед ним если уж не все сердца, то наверняка все двери. Но в действительности, я думаю, венецианцы не доверяли «мессеру Альберту». Они слишком любили свободу, чтобы нюхом не почувствовать те ловушки, какие мог им устроить способный банкир. Как говорится: «Не пользуйся деньгами еврея, иначе еврей попользуется тобой». А в глазах венецианца, все люди с деньгами были в какой-то степени евреями – особенно если они принадлежали к протестантскому вероисповеданию. Словом, герр Фуш весьма самонадеянно углубился в самые дебри венецианского лабиринта, что свидетельствовало о его оптимизме и, вне всякого сомнения, о его наивности.
Именно таким образом мы попали и в мастерскую метра Ринверси. Снаружи налетал сильный ветер, и шел дождь. Внутри были вынуждены зажечь свечи – так низко нависало над землей темное небо. Тяжелые черные тучи наплывали со стороны материка и летели над крышами домов, похожие на разъяренных драконов. Поэтому художники в тот день не работали кистями, но некоторые из них, собравшись вокруг длинного стола из массивного дерева готовили краски, растирая их в каменных ступках. Другие натягивали на мольберты полотно или с помощью щеток из черного конского волоса смазывали их чем-то наподобие клейкого молока. Все это делалось в тишине, и казалось, что самое простое движение было здесь глубоко значимым, как священнодействие.
Мы поднялись на третий этаж и приветствовали двух мужчин, которые, стоя рядом, в этот момент рисовали углем на огромном листе бурого цвета, приколотом к стене. Это был город, похожий на Венецию, с дворцами полуготического, полуренессансного стиля, над которыми трепетали флаги, с площадями и аркадами, со статуями в античном стиле, расставленными, как игрушки, возле церковных порталов во вкусе Альберти. Но это была не Венеция. Художники без устали выдумывали все новые и новые Венеции, как будто бы этой им не хватало; это были воображаемые Венеции, в которых какие-то неясные тени бичевали Христа, отсекали голову Иоанну Крестителю, в то время как царь Ирод пировал на высоко подвешенном балконе.
Но когда герр Фуш направился к узкой лестнице, которая вела на этаж хозяина, оба рисовальщика в один голос остановили его. Есть ли у него разрешение проникнуть в эту святая святых? Только грубый тевтон мог позволить себе такую дерзость! А когда мой учитель назвал «мессера Альберта», ему ответили, что хозяин работает, дав этим понять, что разговор исчерпан. Итак, мы уже собирались отправиться восвояси, когда дверь наверху лестницы отворилась и, окруженное сверкающим нимбом, там показалось самое прелестное видение из когда-либо мною виденных: юная девушка во всем красном, чьи длинные русые волосы блистали, как чистое золото, в свете лампы, которую метр Ринверси нес возле нее, как несут ладан с правой стороны от священной чаши. Это было так, словно с этой лестницы вдруг ударила молния, принесенная сюда неистовым ветром, свирепо воющим снаружи, за окнами. Окаменевший, с гулко бьющимся сердцем, смотрел я на чудесное видение, которое с детской грацией и осторожностью спустилось по ступеням, прошло рядом со мной, словно я был невидим, приветственно взмахнуло рукой по направлению к двум живописцам, ответившим почтительным поклоном, и исчезло в сумерках, как будто эта девушка была
Придя в себя и подталкиваемый герром Фушем, я вмиг оказался на верху лестницы, лицом к лицу с хозяином дома, который, видя мое волнение и угадав его причину, объяснил мне, что Николозия была самой любимой его моделью. И в самом деле, я увидел на карнизе Богородицу с Младенцем на руках, у которой было лицо очаровательной незнакомки. Но, конечно же, мы пришли туда не для того, чтобы любоваться этими чертами, достойными неба, а чтобы обсудить предложение моего дядюшки Майера из Франкфурта, переданное им знаменитому художнику через моего учителя. Оно состояло, ни больше, ни меньше, в том, чтобы поручить ему расписать хоры одной церкви, которую недавно приобрели протестанты. Речь шла о том, чтобы стереть лики святых и заменить их сценами из Ветхого Завета, больше соответствовавшими лютеранской строгости. Мой дядя – стоит ли говорить об этом – видел в этом лишь удачную финансовую сделку. Дело в том, что жертвователи собирались заплатить художнику через посредничество моего дяди. Они занимали у него часть этой суммы под заранее установленный им процент. Однако я пропустил мимо ушей все, что говорил герр Фуш, ибо мой взгляд не мог оторваться от этой Святой Девы, смотревшей на меня глазами юной Николозии, которая в действительности даже не взглянула в мою сторону.
История живописи изобилует пропусками. В ней много говорится о династии художников Беллини и совсем забыто имя Ринверси, по всей видимости потому, что их предок Анна около 1400 года вышла замуж за Джакопо Беллини и в этом браке родились два знаменитых художника Джованни и Джентиле, а также та другая Николозия, которую взял в жены Мантенья. Это гениальное племя так или иначе дало жизнь Джорджоне, Тициану и Тинторетто, живописцам таким выдающимся, что всем казалось – включая сюда и этого болтуна Вазари, – что никакая другая слава не может сравниться с их. Однако, пребывая в тени этого большого дерева, мастерская Ринверси также дала миру уникальные образцы живописи. В то время, о котором я рассказываю, то есть в 1586 году, Гаспар Ринверси, наследник своего отца Джованни, достиг шестидесятилетнего возраста. Это был настоящий гигант, и особенно поражала густая грива рыжих волос, которую он носил с гордой небрежностью непобедимого льва. Его глаза метали молнии. Его голос грохотал, как гром. Тело его грозно вибрировало в минуты гнева. Он был похож на Юпитера. И однако же руки у него были маленькие, пухлые, как у ребенка, что, по-видимому, объясняло тонкость его мазка, хотя, казалось бы, этот неистовый и могучий великан способен предаваться бурным излишествам.
Откроем, однако, сегодня, в конце этого, двадцатого века, то, что мне удалось узнать в ту эпоху и что было тайной Гаспара Ринверси, которую он тщательно охранял. Многочисленные картины, подписанные именами Тициана и Тинторетто вышли из его мастерской. Знатоки давно уже удивлялись, каким чудом эти два прославленных живописца сумели создать так много произведений, учитывая то, что первый отдавался требующим серьезного внимания светским обязанностям, особенно тогда, когда находился на службе у Карла Пятого, а второй беспрерывно писал такие картины, как, например, заказанные ему для скуолы Сан Рокко, и делал это с такой скоростью, что ему для этого понадобилась бы дюжина рук.
Это случилось в 1527 году, вскорости после разграбления Рима и прибытия в Венецию архитекторов Сансовино и Аретино – именно тогда Тициан Вечеллио подписал контракт с мастерской Ринверси, в котором оговаривалось, что «исполнение вплоть до окончательной отделки картин, сюжет которых избрал мастер Вечеллио и которые заказаны ему третьими лицами, будет оплачиваться наполовину мастерской Ринверси и наполовину мастеру Вечеллио при условии, что эти произведения остаются собственностью этого последнего и вышеупомянутый Ринверси не сможет претендовать на них ни в настоящее время, ни когда-либо». Таким образом, когда в феврале 1530 года Тициан принимал участие в болонских торжествах по случаю коронации Карла Пятого, во время которых он нарисовал портрет монарха, мастер Ринверси и его компаньоны закончили «Мученичество святого Петра» для церкви святого Иоанна и Павла, а также сделали копию «Святого Себастьяна», алтарной композиции из Брешии, которая была послана Федерико Гонзаге, герцогу Мантуйскому. И значительно позже, в 1548 году, когда Тициан оставил Серениссиму, выехав в Аугсбург в сопровождении своего сына Орацио, он поручил Ринверси написать по его рисункам картину «Венера и любовь с музыкантом, играющим на органе». Ему было бы весьма непросто приняться за эту работу, ведь в то же самое время он писал «Портрет Карла Пятого в битве при Мюберге», потом «Портрет Карла Пятого сидящего» и еще три заказанных ему портрета, среди них и портрет императрицы Изабеллы. И так до самой смерти Вечеллио, которая – в то время, о котором наш рассказ, – была уже близка, мастерская Ринверси принимала творческое участие в создании славы художника Тициана.