Математика любви
Шрифт:
– Пойдем взглянем на твою пленку? Еще остались реактивы, которые я смешивал вчера, так что, если хочешь, можно отпечатать пару снимков.
Возвращение в темноту фотолаборатории было похоже на возвращение домой – так, как я всегда мечтала о возвращении домой. Я чувствовала, что именно здесь наше место, безопасное и не совсем тихое, потому что мы говорили о разных вещах, о картинах, фотографиях и о том, что делаем. Но в то же время здесь было тихо, потому что не происходило ничего лишнего, мы оба занимались одним и тем же делом и были равны, поскольку, хотя ему было известно больше
Собственно говоря, кадров, которые получились, было немного. Снимок, который я сделала в саду паба и на котором Тео смотрел на меня, получился нечетким. Но на том, который вышел вполне прилично, был виден угол ратуши Гилдхолл и столб в виде фигуры святой. Фигура выглядела грубой и обветренной. Черты лица святой почти стерлись, как будто вода с неба падала на нее непрерывным потоком с той самой минуты, как кто-то вырезал их из дерева, потрескавшегося, сглаженного на локтях и крошащегося вокруг ступней.
– Как вы думаете, скульптор сделал ее похожей на того, кого знал? – спросила я. – На жену, сестру или еще кого-нибудь?
– Очень может быть, – ответил Тео. – Криспин должен знать.
– Жаль, что лица уже не разобрать.
– В округе осталось совсем мало фигур, лица которых сохранились. Их разбили пуритане.
– Логично было бы ожидать, что они уничтожат фигуры целиком.
– Может быть, они спешили. Спешили изменить и переделать мир. Они считали, что без лиц фигуры святых утратят свою силу, поэтому и ограничились этим.
Я оставила фотографию в промывке.
– Можно сделать еще один кадр?
– Конечно.
Вообще-то я хотела напечатать только один кадр – тот, который отщелкала последним. Лица не было, лишь руки Тео, сжимающие чашку с кофе. Только руки и смазанная рубашка, светло-серая с белым на заднем фоне. В сгибах его пальцев четко пролегли тени, кожа казалась почти прозрачной, но все равно руки выглядели сильными и надежными на фоне белого фарфора. Ободок чашки врезался в подушечку указательного пальца. Он, этот краешек, тоже был острым. И внезапно я почувствовала, как чашка со всем своим весом и теплом угнездилась в его пальцах, не касаясь ладоней, которые так ласково обнимали ее. Свет падал на его руки, видны были суставы, а сами пальцы казались шевронами на белом фарфоре. На противоположной стороне, поверх ободка, были заметны только кончики его больших пальцев. Мизинцы сплелись и спрятались внизу, в тени чашки.
Этот кадр я отпечатала сама. Тео сидел на высоком табурете в красном свете безопасной лампы и не вмешивался, наблюдая за тем, как я всматривалась в изображение, обрезала его и наводила резкость. Как всегда, я обнаружила, что затаила дыхание во время экспозиции, так что, когда увеличитель щелкнул, выключаясь, я с шумом выдохнула. Тео расслышал этот звук сквозь шум вентилятора и негромко рассмеялся горловым смехом. Он даже не встал с места, чтобы взглянуть на отпечаток в проявителе. Просто сидел на табуретке, пока я не опустила фотографию в закрепитель.
Когда я протискивалась мимо него к выключателю, Тео привстал и положил руку мне на плечо. Она была горячей и едва не обожгла мне кожу. Я замерла, но он молчал.
– Отличная работа.
Я нащупала выключатель и включила свет. Фотография оказалась совсем не такой, какой я хотела ее увидеть.
– Надо было обрезать вот здесь, – заметила я, проводя в воздухе черту над закрепителем. – Приглушить фон, чтобы он не был таким ярким и бросающимся в глаза, потом обрезать рукава, чтобы остались видны только ваши руки и чашка, и сделать так, чтобы запястья выглядели мягче, слегка расплываясь.
Он кивнул, но ничего не сказал. Спустя несколько секунд я вернулась к увеличителю, сделала перефокусировку и новую тестовую полоску – четко и аккуратно, так, как он меня учил. Когда я перешла на мокрую сторону с экспонированной бумагой в руках и опустила ее в проявитель, то снова взглянула на него. Он смотрел на меня, и внезапно я поняла, о чем он думает.
Минула целая вечность, прежде чем он хрипло сказал:
– Положи ее в фиксаж.
Я так и сделала. Потом принялась раскачивать ванночку одним пальцем, глядя на нее, а не на него. Но, разумеется, на фотографии тоже был он. Я опустила ее в закрепитель, потом в промывку, и стояла и смотрела на ванночку, не шевелясь. Спина горела, жар поднимался все выше, расходясь по всему телу, и я испугалась, что сердце у меня не выдержит.
– Иди ко мне…
Я повернулась к нему. Внизу живота у меня что-то перевернулось, и когда я сделала шаг, мне показалось, что я переступаю через какой-то порог. Я подошла к Тео. Он положил одну руку мне на талию, другую – между лопаток. Я подняла руки и притянула его к себе так, что мои пальцы сплелись у него на затылке. Я спрятала лицо у него на груди, чувствуя, как его кожа обжигает мне щеки сквозь тонкую ткань рубашки.
Мне казалось, что мы стояли так очень долго, и нам больше ничего не было нужно, просто стоять вот так, обнявшись. Он бережно зарылся лицом в мои волосы, и еще раз, и еще. Потом отстранился, руки его соскользнули мне на бедра и бессильно упали, как если бы он пытался оттолкнуть меня.
Я взглянула на него.
– Прости меня, Анна.
– За что?
– За то, что я только что сделал.
Мне стало интересно, почему люди говорят «прости», когда совсем не чувствуют себя виноватыми. Я казалась себе опытной и много повидавшей, типа «мне виднее». Не думала, что и Тео такой. Или, быть может, он просто играет со мной.
Я искоса взглянула на него.
– А я не чувствую себя виноватой.
Он явно растерялся. Я слегка оттопырила нижнюю губу, чтобы она стала полной и мягкой, склонила голову набок, бросила на него еще один взгляд и направилась к двери.
– Идете?
Тео пошел за мной наверх, почти по пятам, и я чувствовала, что он не сводит с меня глаз. Когда мы вошли в гостиную, я остановилась, обернулась и молча посмотрела на него, так как первый шаг должен был сделать он.
Естественно, он его сделал. Мужчины всегда сдаются первыми. Я улыбнулась, глядя на него снизу вверх. Его руки, слегка подрагивая, опустились мне на плечи, и большие пальцы скользнули под бретельки моего топа. Но тут он остановился.
– Нет, Анна. Не надо.