Матриархия
Шрифт:
– Почему это, - прокряхтел я.
– Почему я идиот? Может, потому что спас ее?
– Спас!
– фыркнул Рифат.
– Ты чуть не угробил себя, герой хренов!
– Ты кусок говна, а он нормальный парень, - подал голос Юрец.
– Вот и вся разница.
– Да?
– скривил губы Рифат.
– Скажи-ка мне, почему я кусок говна? Может, потому что поймал его за ноги, чтоб он не хренакнулся вниз, а? Может поэтому?
– Не ругайся. Ты же мусульманин, - я встал, потирая поясницу. Еще пару дней в таком темпе и тело превратится
– Да иди ты в задницу, - с досадой махнул Рифат.
– Мусульманин! Я думал, у тебя есть башка на плечах...
– Кажется, мы про кого-то забыли, - я многозначительно кивнул в сторону незнакомки, которая продолжала глотать слезы. Щеки распухли, губы тоже. Глаза-щелочки. В джинсовых шортиках и в футболке с надписью «ROCK IT’S MY LIFE»
– Как тебя зовут?
– сказал я.
– Оля.
– А меня Рома. Этот рассерженный горец - Рифат. А это Юра.
– Что... моя мама!.. Что случилось? Ребята! Вы знаете, что происходит?
– Не знаем, - я покачал головой.
– Ты может, голодная?
Она не ответила. Глядит перед собой и бормочет «мама, мама». Я подхватил мешок с провизией, чувствуя взгляд Рифата - как будто иголки вытанцовывают на спине. Да и в желудке тоже.
Протянул Оле банан, и она взяла, безучастно. А потом посмотрела с недоумением, как будто я дал ей пульт от телевизора.
– Кушай, - подбодрил я.
– Ам-ам.
Оля улыбнулась, вытерла слезы. Стала чистить банан - лед тронулся.
Откусила, набила щеки.
– Мы тоже не знаем, что происходит...
– начал я.
– Но с твоим приходом, Оля, у нас появилась дополнительная информация.
– Юрец поднял указательный палец.
– Весьма важная, на вес золота инфа.
– Какая же?
– буркнул Рифат.
– Что не все представительницы прекрасного пола спятили!
– торжествующе воскликнул Юрец.
– Вот, абсолютно нормальная девушка.
– Это радует, - Рифат подошел к краю стены, глянул вниз. Прицелился, потом опустил винтовку. Выругался сквозь зубы, а после снова завел непонятную песню на басурманском языке.
– Не могу сказать, что это так уж радует, - Юрец поднял шероховатый обломок кирпича.
– Теперь понять бы, ПОЧЕМУ эта девочка не поддалась общему настроению женщин. И откуда это самое настроение взялось.
– То есть, почему Оля не начала рвать окружающих в клочья?
– Почему - «окружающих»?
– Юрец размахнулся, издал «й-йэх» и метнул камень.
– Бабы не нападают друг на друга - только на мужчин. Это первое. Второе: среди попадавшихся женщин мы не встретили ни одного ребенка, что тоже важно. Кстати, сколько тебе лет?
– Шестнадцать будет через месяц, - пробубнила Оля. Она уже дожевала банан и теперь нервно складывала кожуру, потряхивала ей и снова складывала. Переводит взгляд с меня на Юрца, а сторону Рифата
– Ого, - пробормотал Юрец.
С первоначальным определением возраста я тоже ошибся, хотя вблизи и понял, что Оля выглядит взросло. В обман ввели щечки, распухшие от слез. Спелая девица с хорошей попой, груди правда, почти нет.
Каюсь - на это я сразу обратил внимание.
Слышал всякие истории, о том, как девочки беременеют и в двенадцать, и в десять лет. А к четырнадцати годам некоторые становятся вполне себе развитыми барышнями. Не зря же на Руси отцы выдавали дочек замуж примерно в этом возрасте, если был подходящий жених?
В Средние века, и после - в эпоху Возрождения, двадцатилетняя девушка считалась чуть ли не старухой. Хотя тут дело еще и в продолжительности жизни, в ее качестве.
Видя, что Оля снова глядит перед собой, а по щекам спускаются хрустальные дорожки, я подсел к ней.
– Ну-ну... Не плачь. Все будет хорошо.
– Как... не будет! Как ты можешь так говорить! Мама...
– Оля расплакалась, а я притянул ее к себе за плечи. Не люблю и не умею успокаивать девушек, да и когда футболка промокает от слез и соплей - это не очень-то приятно. Любой подтвердит.
Но сейчас я поглаживал Олю по волосам, а сам представлял, что рядом со мной - Аня. Она вот так же плакала бы, и всхлипывала...
Сквозь слезы Оля начала рассказывать. Как она проснулась, и увидела, что мама порезала ножом младшего брата, а папа - уехал рано. Он всегда встает в пять утра, делает гимнастику, а потом только завтракает и едет на работу. У них мало денег, живут не в нищете, конечно, но не хватает. Маму только недавно уволили, и она подыскивает себе новое место...
Оля так говорила, рассказывала. А я думал, что теперь эта девчонка может и не дожить до своего шестнадцатого дня рождения. Ведь никто не знает, что будет через месяц.
И отца Оли, наверное, уже нет в живых. На его работе по-любому есть женщины. Я почему-то представил, как он заходит в офис, раньше всех, и встречает на своем этаже уборщицу в синей униформе. Она в перчатках, с тряпкой и ведром и мужчина здоровается с ней. Уборщица сначала смотрит на него остановившимся взглядом, не мигая. Потом в ней что-то щелкает, и она бросается на недоумевающего беднягу и рвет его ногтями и зубами, рвет насмерть, и желтые перчатки становятся красными.
Сложновато с богатым воображением. Ведь чем больше рисуешь, тем больше появляется дополнительных «спецэффектов», и реальность становится слишком яркой.
– У меня предложение, - сказал Рифат.
– Кончать базары и валить отсюда.
– К твоей дочке?
– прищурился я.
– Причем тут она? Нельзя на одном месте сидеть.
– Благодаря Роме у нас есть надежда, - сказал Юрец.
– А ты, если б не был таким косым, застрелил бы Олю и все. Нифига бы мы не узнали. И не свисти, я вижу, что тебя только своя шкура интересует.