Матриархия
Шрифт:
Он еще постоял, шумно втягивая легкими воздух. Потом ушел, похрупывая ботинками и сокрушаясь. А я повертел карандаш между указательным и большим пальцем.
Да, я художник. Но что толку?
Стало еще темнее, но уже не из-за чернильных завитков.
В себя я пришел оттого, что меня кто-то тащил, захватив под мышками. С детства не люблю, когда меня так хватают: это больно и щекотно.
– Ору-ору - а он сидит!
– сокрушался Рифат.
– Ты что же, совсем того?
– сказал он с досадой.
– Шарики за ролики?
–
Прогремел гром. Блокнот тоже намок, чуть раскис. Странно, что я вообще его нашел. В каком бредовом мире мы живем, если дешевый блокнот с пружинкой живет дольше, чем тысячи людей?
Где-то в отдалении пророкотало, как в бочке.
Сверкнула молния. Рифат что-то сказал, и слова заглушил треск грозы.
Я отложил блокнот. В углах затаились тени, и казалось, что они следят за каждым движением, и переговариваются, маскируясь под шум ливня. Темнота, как дикарка, чуть приблизилась к очагу, и снова боязливо юркнула в тень. И опять и опять... Рифат разводил огонь прямо на полу, и комнатку эту я не узнавал. Да и так ли важно, где мы.
– Дождь, - сказал Рифат, наверное только для того чтоб нарушить молчание.
– Ага, - собственный голос показался мне сухим и лежалым, как прошлогодние листья.
– Значит, ночуем здесь.
– Ты хочешь еще порисовать?
– вдруг спросил он.
– У меня есть фонарик.
– Нет. Зачем же батарейки сажать. Да и вообще, я больше ничего рисовать не буду.
– У тебя хорошо получается, - снова тот же глухой, печальный голос. Если бы я не знал наверняка, то подумал бы, что в темноте поблескивает глазами вовсе не Рифат.
– Я бы на твоем месте не бросал...
– К черту. Сейчас это не имеет никакого значения. А что мы будем делать завтра, меня уже не очень-то интересует.
– Шел бы дождь неделю, - пробормотал Рифат после паузы. Он привалился к стене, а я только сейчас ощутил под собой мягкую подстилку. Пошарил рукой - стеганое ватное одеяло. Убей бог, не помню, когда Рифат приготовил все здесь, как тащил меня.
Даже совестно стало.
Рифат все-таки всучил мне фонарик, но я его и зажигать не стал. Ребристая резиновая ручка приятно легла в ладонь - водонепроницаемый, типа.
Футбольное поле. Легко представить, как оно раскисло, словно болото, и как горелые трупы - обезображенные, искаженные, с отвалившимися нижними губами (зубы щерятся в ухмылке) все глубже и глубже утопают в жиже. И волосы теперь уже одного цвета - грязно-черного, плавают в лужах как водоросли.
И где-то сейчас Аня, где-то сейчас Оля.
К кому меня тянет сильнее?
***
Ночью будто толкнул кто. Открыл глаза и лежу. Про ночное дежурство мы даже не заговорили. Так сильно уверены в себе? Хотя скорее, ливень так подействовал, расслабляюще.
Я захватил фонарик, встал. Рифат застонал и пошевелился во сне. Я тихонько вышел, придерживаясь рукой о стену. Дверной косяк ткнул меня в грудь, под ногами загремело пустое ведро.
Дождь так и не успокаивается. Поливает почем зря.
Я врубил фонарик и наконец, отыскал выход на улицу. Постоял на пороге, так чтоб не попадали струи.
А потом увидел их.
Даже фонарик не выключил, так и стоял, а свет плясал в лужах, отблесками. Капли, капли, бульбочки. Сверкнула молния. Я увидел их - ряды плотные, сомкнувшиеся. Как живая река. Чем-то они напоминали бурный поток, несущийся с горных вершин, глинистый поток, сметающий все на своем пути.
Женщины.
Гораздо больше, чем мы сожгли на футбольном поле. Шлепают по воде. Некоторые босиком, некоторые совсем голые. Идут так, как будто от этого зависит их существование. Синие тени, с горящими электричеством глазами.
Вдали глухо заворчал гром.
У меня хватило ума выключить фонарик.
Не заметили?
Они продолжали идти, буквально в сорока метрах от меня. Как усталые, измученные солдаты, как скелеты в бумазейных халатиках.
Впрочем, увидь они меня - неизвестно, что со мной было бы. Они только на вид измученные.
Я простоял так долго, а они все шли и шли. Их так легко недооценить, сколько раз убеждался. И завтра мы пойдем за ними вслед, но женщины уже будут далеко, они не знают усталости и будут шагать так всю ночь. Долгая прогулка.
Потом опять будут спать днем, залягут в трансе. И мы их догоним и сожжем.
Звуки затихли вдали. Теперь нужно сделать то, что хотел и ложиться спать.
Но в дождь и темноту идти расхотелось. Так что я приспустил штаны и отлил так, не сходя с порога. Про «отсчет секунд» я уже давно забыл, забава канула в прошлое. Может, когда-нибудь мне еще доведется проснуться с похмельем и выцеливать струей унитаз, не знаю. Вот тогда и буду считать.
Накатила вдруг безысходность. Их слишком много, они слишком сильны, это как война, в которой невозможно победить. Да и кто я такой? Обычный пацан, а ведь раньше думал, что двадать - это уже дофига взрослый чел, и так далее. Чушь.
Когда я плелся назад, проступили голубоватые очертания стен и потолков, хлам под ногами.
Сон не приходил. Я завидовал Рифату, который спросил у меня «что там, все нормально?» и прежде чем я успел что-либо ответить, вновь засопел.
Похрапывал он и сейчас. Я тихонько, под одеялом подсвечивал страницы блокнота. Последний рисунок напрочь вылетел из памяти. Всем известная картина: грибок, в окружении клубов. Эпицентр, от которого расходится волна разрушения. Тоже так поймал момент: человечки еще тусуются у края листа, машинки крохотные, домишки.