Матриархия

Давыденко Павел

Забор здесь чуть более добротный, как и калитка. Тоже будка пустая. Удивительно, что мы до сих пор не встретили ни одной собаки. Может, их сожрали?

Я надавил на ручку калитки, и она чересчур уж громко стукнула.

Какая-то девочка на пороге дома. Грязный подол платья торчит из-под курточки, стрижка короткая, а глаза молочно-голубые, с пленкой.

– Иди сюда, - сказала она.
– Иди сюда поближе, - и поманила пальцем. Мы с Рифатом переглянулись. И сразу к горлу подступила тошнота.
– Иди, иди сюда... Иди сюда поближе!
–

повторяла девочка, сгибая и разгибая палец.

Только сейчас я заметил поводок в другом кулачке малышки. Он уходил вглубь дома.

Тут же сердце стало биться чаще, мешая дышать. Девочка сделала пару шажков, поводок натянулся.

– Иди сюда поближе... Иди сюда...
– она продолжала манить пальцем, поблескивая своими полукатарактными глазами. Меня даже дрожь пробрала.

– Эт-то еще что...
– пробормотал Рифат.

Из дому вышел пес.

Я сначала даже не понял, ЧТО ЭТО.

Ноги обрубки, одной кисти нет и на культе что-то вроде чехольчика. Лысоватая голова и безвольная прорезь рта - широкая, как у лягушки, глаза навыкате.

Инвалид широко откры рот и замычал. Языка у него что, тоже нет?

– С кэм это ти там, Мариам?
– раздался из глубины дома голос. Мариам подступала к нам все ближе и ближе, скаля мелкие зубки, и отвращение проникало в меня все глубже.

На порог вышел мужчина. Голый барабан живота, волосатая грудь. Щетина на щеках, мешковатые штаны.

– Чито там у вас, э? Добрий дэн, - он провел ладонью по шевелюре, меняясь в лице. Даже побледнел, и сквозь щетину проглянула пепельная кожа.

– Добрый, - первым опомнился я.
– Мы...
– я перевел взгляд на девочку. Армянин тоже посмотрел на нее и поскреб ногтями грудь.

– Мариам! Тсюда иды, говорят! А ви кто такие будетэ?

– Туристы, - говорю я. А армянин смотрит то на меня, то на лезвие ножа, то на Мариам. А инвалид мычит, пускает слюни.
– Мы вас не тронем. На голоса заглянули...

– Но нам нужна еда, - вставил Рифат.
– Есть у вас что-нибудь? Или где достать? Может, знаете?

– Можит и знаю, - сказа армянин и вдруг сделал резкое движение. В следующий момент у него в руках оказалось ружье. Он целился попеременно, то в меня, то в Рифата.

– Твой ребенок на линии огня, - сказал я, и в голосе проскользнула предательская дрожь.
– Не горячись, мы уходим... мы так - заглянули только.

– Стоять!
– прикрикнул армянин.
– Ви мине тут голову нэ пудритэ! Обворовать хотэли нэбось? Мариэм сюда иди, кому сказал!

Девочка теперь молчала, и от ее улыбки сквозило тленом и разложением.

– Мил человек... Мы без оружия. Ну, убьешь ты нас, и дальше?

– Ви из этих? Мародеры-шмародеры?
– сказал он, все так же разгорячено блестя глазами.
– Ищите, где кусок урвать?

– Сами от мародеров еле убежали, - кашлянул Рифат.
– Вишь, без оружия даже.

– А у тибя в руке что тогда? Носок дырявий, да? Без оружия они!
–

последние фразы армянин говорил уже почти без акцента. Мариам скрылась позади него, в доме, и втащила за собой поводок с инвалидом.

– Мы из лагеря... Слушай, да мы правду говорим!
– взвился я.
– Надо этих стрелять, а не простых людей! Ну давай, убей нас! Стреляй уже, чего трусишься?!

Армян вскинул на плечо приклад. Палец, сейчас скользнет... Давит на курок...

Щелк!

Щелк-щелк.

– У миня патрон вишел, - армянин расплылся в широкой улыбке.
– Еще три дня назад закончился патрон!

Духота окутала нас плотным саваном. Я глянул на Рифата. У него по лбу скатилась градина пота, на шее скакнул кадык. Армянин добавил:

– Рибята, захадыте. Только у меня еды совсем мала.

– Ну, вода хотя бы есть?
– спросил я тонким, звонким голосом.

– О, провертел летом еще новую скважин. Воды много, пей, пажалста!

Он подошел к нам и поочередно потряс руку - то мне, то Рифату. Черт знает, что на него нашло. Сначала наставляет ствол (слава богу, пустой), а теперь мед расточает.

– Ви миня извините, - армянин приложил ладонь к груди, - доверия сейчас ни к кому. Ви как сказали... как можно! Нэт, мы нормальные. Ви заходите, чем богаты, как говорится... Меня Ашот зовут.

Что делать - зашли. Не без недоверия. Пахло в жилище кислятиной, как будто в кастрюле варили заношенные трусы, вместе с квашеной капустой.

Хозяин ежесекундно почесывался, скреб то шею, то подмышки, то грудь. Глядя на него хотел чесаться и я.

Темные стены. Грязные обои в некоторых местах отстали, проглядывают белесые пятна штукатурки и коричневые - глины.

Стук откуда-то снизу. Что-то ударилось, перекатилось под полом.

– Крисы, - пояснил Ашот.
– Не обращайтэ вниманыа.

Он привел нас в душную кухню. Замызганная печка, на подоконнике труха. Окошечко маленькое, чуть больше форточки, ребенок сквозь такое без труда пролезет. Под ногами скрипит мышиный помет.

– Ви куда сами? И откуда?

– Здесь был городок неподалеку. Против женщин типа, военное укрепление, - замялся я. Рифат тоже чувствовал себя неуютно. Все озирался, ожидая подвоха. Мариам ползала по полу на коленках, вместе со своей «собакой».
– И его разорили... Наверное мародеры. Вот мы оттуда, а куда - сами не знаем.

– Мариэм! Куда ты пальцы в рот тянешь, э!
– Ашот поднял на нас взгляд и рассмеялся.
– За дэтми вечно глаз да глаз... А это Гарик. Я его так называю, имени не знаем. Сам приполз к нам. Ви это... чай сейчас вскипятим.

– Да нам бы просто воды, - сказал Рифат.
– И если есть - немного хлеба. И мы пойдем.

Нам и впрямь надо валить, только время зря теряем. Стены будто сжимаются незаметно, двигаются друг к другу, как в комнате пыток.

Вид жильцов и жилья начисто отбил всякий аппетит, и мысли о еде вызывали живое отвращение.