Матриархия
Шрифт:
Таким веселым он не бывал даже под крэком. Даже под ЛСД. Даже под героином.
Он потрясает кулаками, и сиськи подрагивают под футболкой.
– Экий весельчак, - хмыкнул Попс.
– Радостный до жопы.
В это мгновение происходит что-то странное. Все, почти одновременно, падают на колени. Почти одновременно зажимают уши ладонями. На лицах - искаженные гримасы. Всех кто ликовал еще мгновение назад, катаются в пыли, выблевывая желчь и полупереваренную кашицу завтрака. Айзек лежит на земле вместе со всеми. Звук пронизывает изнутри, он похож
В горле горький вкус крови и Айзек кричит, но собственного вопля не слышит. Рот кажется, сейчас треснет в уголках.
Попс катается в пыли. Кенни, уже потом, будет выплевывать крошево изо рта, мелкую пыль. Это он так крепко сцепил челюсти.
Все дрыгаются практически в унисон, многоголосый хор грешников.
И выворачиваются наизнанку, блюют все тоже в унисон.
Заканчивается все так же внезапно, как и началось.
Зеленая пелена растворяется. Небо снова голубое, нехотя оно набирает краску, будто втягивает невидимой коктейльной трубочкой за щеки, и деревья снова зеленые, без намека на желтизну. Да, еще лето, но холода не за горами.
Люди встают, отряхиваются. Смотрят друг на друга. Устрица уже не выглядит таким королем вселенной, и на футболке, прверх смайлика «Нирваны» - фартук рвоты.
Толстяк утирает рот и ошарашено глядит по сторонам. Дует легкий ветерок, разносит кислые запахи, запахи фекалий, запах пота и протухших кишок. Запах крови.
– Ну, ни хрена себе...
– шепчет Попс. В волосах у него еще больше пыли. Кенни молча встает и отряхивается. Единственное его незататуированное место - правый локть, и там теперь ссадина.
Айзек встал.
Может... люди все-таки одинаковые?
Глава 16
– Их всего-то штук десять. Панику развел, - голос Рифата бухает, отражаясь от стен и потолка. Дрожит и замирает где-то вдалеке, в конце тоннеля. Там, куда убежали крысы.
Спичка потухла. Рифат снова завозился с коробком. Опять - «чирк-чирк». Снова небольшой огонек.
Подстилка на полу, солома под ногами шелестит, хрустят аккуратно нарубленные ветки. Вот консервные банки, с засохшими остатками еды. Одна банка чистенькая, в ней кто-то кипятил воду. Окурки валяются, тряпье - что-то вроде одеяла.
– К-каж-жется нам впервые за сегодня повезло, - отстучал Рифат.
– Угу.
У меня все тело - сплошной лед, синеватый, с мраморными прожилками. Стукни об стену, и он рассыплется мелкими осколками.
Постепенно лед тает, и руки согреваются. Мышцы и кости слегка ломит. Охота домой, под одеяло, попить кофейку и просто полежать в тишине, зная, что ничто не угрожает.
Но еще более отвратителен голод. Он скребет в животе когтями, как кот обивку дивана.
Надо заснуть, и тогда все будет нормально. Я уже не думаю ни о чем, мне лишь бы упасть - хоть куда, пускай
Опять сны, сны...
***
Мы в этой пещере с неделю, наверное. Рифат возле костра, и держит над огнем оструганный прутик, с последней краюхой хлеба. Рифат цедит сквозь зубы ругательства, и поплевывает в разные стороны. Лаваш мы давно уж сожрали, а эта горбушка завалялась на самом дне рюкзака. Над хлебом успела надругаться плесень, но все равно я хотел сожрать эту краюху, запихнуть в рот целиком.
Рифат передал мне прутик, и теперь я держу его, и он прыгает, прыгает между пальцами. То же самое, как если воткнуть что-нибудь между пальцами статуи - пальцы вообще не слушаются.
Рифат выуживает, вытряхивает из рюкзака крошки. Они сыплются на колени, вместе с мелкими комочками грязи, вместе с нитками и черными хлопьями обивки. Рифат слюнявит палец, и собирает крошки. Потом отправляет в рот.
Снова потрусил рюкзак. Оттуда ничего не выпало, и Рифат пожал плечами. Потом глянул на меня:
– Не видишь что ли?
– и выхватил у меня из пальцев веточку. Батон с нижнего краю почернел, в нос мне ударили завитки дыма.
– Вижу. Не соображаю, извини.
– Холодно, да?
– усмехнулся Рифат.
– Ну, вот тебе и расплата за жаркий сентябрь. Ведь как летом было хорошо, а?..
Если ты пережил ночь, то ты молодец. Но чтоб привести тело в должный порядок, требуется изрядное количество времени.
Хотя сейчас есть вопросы понасущней.
Я закашлялся. Грудину и горло будто вилкой царапают. Сплюнул мокроту.
Пару суток жар не спадал, и я лежал, колотясь в ознобе. Рифат хлопотал вокруг меня, как заботливая курица вокруг цыпленка. События растянулись в один сплошной поток, нескончаемую канитель, и я болтался на этой резиновой ленте, подпрыгивал, опускался, поднимался. Все вокруг стало зыбким и ненадежным.
Видел Колю, с разорванным лицом. Его маму, с дырой в черепе. Дядя Костя полз за мной, подволакивая ноги-обрубки, и шипел, как змея. Глаза молочно-белые, губы, как два дождевых червя.
– Тебе не скры-ы-ыться, - шептал он. А я бежал, бежал... Сухие ветви деревьев хватали меня за куртку, дергали, ноги увязали в зыбкой почве. Потом я вдруг оказался в пустыне. Жарко, хочется пить. Я стонал, стонал и полз, песчинки забирались под одежду и щекотали кожу, царапали гортань и засыпали глаза. А я все полз.
Потом увидел, что за мной гонится толпа - известно, кто.
Разъяренные фурии. Бежали они быстро, как будто вовсе не по песку, и я сам скатывался по барханам, летел кубарем, а ветер подгонял меня, засыпал новыми порциями песка.
И вот они уже близко, совсем близко...
Настырные пальцы прорывают истлевшие лохмотья одежды, ногти царапают кожу. Со всех сторон руки, руки, и меня засасывает на этот раз песок и становится холодно. Потому что ночь, и я снова в огромном зале. Трон, Королева в маске, и в прорезях мелькают синие огоньки глаз. Я знаю, что она следит за мной, хотя рядом и Рифат, и Юрец и Оля.