Шрифт:
Андрей Васильевич Скалон
МАТРОС КАЗАРКИН
Повесть
СРТ 91-91 заканчивал переход в новый район лова, и в рубке после ужина собралось много народу в хорошем настроении. Казаркин стоял на руле и травил длинную историю о призвании. Речь на эту тему зашла случайно, почему было не потрепаться в конце хорошего, почти выходного дня?
Сначала Казаркин доказал, что пьянство не может считаться призванием, а вот живопись, которой на СРТ 91-91 занимались сразу двое - вахтенный, в данный момент третий штурман и электрик Котя, в данный момент игравший в кают-компании в домино,- это уже призвание; заодно Казаркин и рассказывал в качестве наглядного примера на тему о призвании интересней-ший и забавнейший случай из своей жизни.
– Вот была у меня баба в Караганде, она в пивнушке работала. Баба как баба, все у нее было, и здесь и тут, а все
У нее призвание было, как если к ней в пивную малый в шляпе забредет, то непременно его обсчитать и охамить последними словами. А почему - потому что они все цивильные, которые при шляпах. Вот как она понимала. Ну и кидала она их, просто сил нету. Приди в спецовке, она тебя обслужит, и пивка тебе нальет, и бутерброд, и белой подаст, если у тебя глаза честные, но попадись ей в макинтоше да в шляпе - упаси и оборони! Это, считай, пропало дело. Вот кто футбол любит или телевизор, а ей не надо, ей надо обштопать малого при шляпе. Она потом сама не своя от радости, удовлетворенная. И мне все это рассказывает. Мне-то сначала было все это так себе, а потом смотрю, вроде у меня к ней растет чего-то, понимаешь. Ну, ведь я все же как-никак не мальчик, пора бы уже и обзавестись, и все такое. И вот у меня к ней растет. Да. И решил я искоренить это призвание. Только она начнет мне свои подвиги рассказывать... А баба была просто живая такая, все у нее ловко, быстро круть-верть - и яичница уже скворчит, пиво пшикнуло. Я про то, допустим, чтобы выпить где не дома, и знать не знал, все у меня было как в раю. Да, не было у бабы забот, так завела себе порося. Мне бы ее на другую работу перевести, я приносил подходяще, медяки эти пивные можно бы и бросить. С них не шибко-то разживешься; все это базар про пиво, дома там на воде или машину на пивной пене. Это я не знаю, я вот пока с ней жил, так никаких сбережений мы не заводили, а так и жили, как птицы. Правда, был у меня в плане номер первый - домик. Вот, кажется, неправда - какой мне домик, бич бичом, вербован-ный, босяк. А может, в общем-то ты и прав, не было у меня тогда домика в первом номере, это я сейчас вспоминаю и первый номер вставляю. Вообще не в том дело, а пустила она меня по наклонной плоскости, метнула меня, что называется, через блок-канифас. Я вот, допустим, слушаю ее похвальбу: того в шляпе, туда его в шляпе, сюда его в шляпе, мне просто неудобно за себя и ее жалко, просто ни к чему такое призвание. Прямо сказать, обижена она на этих, которые в шляпах ходят. Вот попался ей один такой паразит в шляпе, и теперь остальным в таком головном уборе житья от нее нету. Я ей раз "стоп" скомандовал, она не понимает; второй раз скомандовал, она не понимает. Стал ей объяснять, все это дело растолковывать. Ну сам пойми, ну кто его знает, шляпу?
Допустим, вот в детях было. Идет кто-нибудь мимо детдома, а ему кричат: "Чур-чур, не меня, человек в зеленой шляпе идет". Так то - дети, да и то зеленой шляпы только и боялись, и никакой другой. А ей-то - баба совсем спелая, солидная, можно сказать, женщина, а такое призвание. И вся беда, что в таком козометном плане она все делала - умрешь со смеху. Скучно все же за мокрой стойкой стоять, она и развлекается. Но я этому делу решил навести конец и такой приду-мал трюк - ты подожди, это тебе не кино, это такой смех получится, просто держи кайдан, а то отпустит. Я эту козу обдумал в точности, во всей тонкости, и с получки устроил. А вообще-то как бы я знал это, как теперь...
Да ладно, чего было, того не вернуть.
Покупаю я шляпу! Купил пару вина, конфет и цветочков в зелененькой травке, забежал домой, переоделся, шляпу дорогую на голову, сел в такси и поехал ее встречать. Я ее встречал после работы: во-первых, она иногда деньги не сдавала, домой брала, а потом, знаешь, пивная есть пивная, тут тебе того и гляди, в общем народ там известный. Я-то хоть и не здоровый парень, но на драку человек смелый, да и припасал кой-чего.
– Чего припасал-то?
– Ну, не пистолет же, так, по мелочи. Цепку коротенькую носил. В драке с пьяным человеком главное - глаза, смотри твердо, и никто тебя не тронет. Ну, а если прет на тебя, не понимает, давай по соплям сразу. Ну, это другой разговор, я тебе драки могу рассказывать, как стихи читать: чем дальше, тем больше. Я ведь посреди драк и вырос, нас еще в детдоме городские тренировали. В школу
Ну, это все ерунда, главное - как я ее встренул.
Она там прибирается, пересчет делает, а я отодвинул мужиков, там человека три еще пива не напились, галдят под дверью, а зайти боятся, она у меня была женщина серьезная вообще-то. Вот ты замечал, когда у бабы долго мужа нету или кого-нибудь подходящего, она обязательно серьезная делается, а на обороте ласковая чересчур, прямо-таки слабая. Плохо им без мужиков.
– Гулящие - они такие.
– Дурак ты,- спокойно ответил Казаркин в темноту рубки.- Значит, зашел я, дверь ящиком придвинул, стою. Чтобы она меня во весь рост при шляпе увидела, как обернется.
– А где она сейчас?
– спросил кто-то искренним и сочувствующим голосом.
– Не знаю, это давно было. До морей. Я скитался тогда по всему свету. Вообще-то тут шляпа, может, и не так виновата, может, просто метеосводка была плохая, но только посмотрела она на меня и даже не улыбнулась...
Казаркин замолчал и замелькал спицами руля, сосредоточив все внимание на картушке. Третий тоже ничего не говорил, хотя во время рассказа Казаркин обращался главным образом к нему как к постоянному своему собеседнику на вахтах и как бы подчеркивая этим объективность своей истории и отсутствие стремления воздействовать на всю аудиторию, убеждать и доказывать. И слушатели понимали этот прием и солидно помалкивали, разве изредка помогали сочувствен-ным словом, и только молодой матрос Сапунов не выдержал незаконченности, неопределенности казаркинского рассказа, Сапунов не мог понять, чего ему хочется: посмеяться или вздохнуть с грустью после этой истории, у которой и конца-то недосказано, тем более что вроде смехом все должно было кончиться.
– Ну, я думал, точно смешное! А это обязательно про баб ересь разведут!
– сказал Сапунов.
– Почему же ересь? Жизнь это, дорогой!
– сказал Казаркин задумчиво.
– Так я ничего, только ты смешное обещал,- настаивал Сапунов.
– Мало ли что обещал, про смешное, завтра приходи, расскажу.
Сапунов замолчал в дальнем углу у гирокомпаса, а Казаркин добродушно хмыкнул и сказал третьему штурману:
– Молодой еще, все смехотушки.
Разговор больше не налаживался, о призвании совсем забыли, и постепенно рубка опустела. Радист у себя включил музыку, а Третий ушел в штурманскую к журналам и картам, потому что вахта уже кончалась.
– Ты вот, Третий, скажи, ты бабе своей веришь?
– громко и неожиданно спросил Казаркин.
– Кто им верит? Пока за ней глаз есть - она такая, нету глаза, дак тут верь не верь...
– Нет, ты вот верь. Я лично верю. Точно.
– Ты руль держи, верит он. Жены нету, так и веришь, а будет своя, тут тебе и вся вера насмарку пойдет.
– Ох, рыскаем мы маленько.
– Он тебе нарыскает сейчас,- сказал Третий, имея в виду капитана.
– Ничего, спит старый. Ну и смешно он спит в шторма. Я зашел как-то, а он на пузе лежит, как на подушке. Спит. Как шторм, я заметил, так он сразу начинает на пузе спать.
– На таком пузе спать можно.
– Оно, если здорово разворачивать начнет, может его с койки сбросить. Запросто, это же всякому пузу пузо...
Пришел сменщик, а за ним в рубку забрался Старпом
– Курс сто тридцать сдал,- сказал Казаркин.
– Курс сто тридцать принял.
– Счастливой вахты,- сказал Казаркин и загрохотал сапогами по трапу.
По дороге в каюту Казаркин забрел на кухню и с удовольствием проглотил две большие палтусовые котлеты, запил их компотом, собрал поварешкой косточки со дна котла и перещелкал их целую горсть своими острейшими зубами. Казаркин любил всякие компотные косточки - и сливовые и абрикосовые, а Васька-кондей всегда поощрял едоков, чего бы они ни ели, котлеты или косточки, и потому никогда не сердился, если кто после вахты пошурудит на камбузе в его отсутствие.
Федя Гулимов уже спал, и Казаркин залез наверх на свою койку, поболтал ногами и уснул, недолго поворочавшись, уснул удивительно спокойным, удивительно приятным сном.
Постукивая друг о друга, качаются на воде дюралевые кухтыли-поплавки, с грохотом уходят в воду окованные железом траловые доски, живо изгибаясь на блоках, струятся в воду стальные тросы-ваера.
Грохот стих, кто-то сказал:
– Четыреста метров. На грунте.
"Ловись, рыбка, большая и маленькая",- шепнул про себя суеверный Гулимов.