Матушка Готель
Шрифт:
– Но я ждал вас, - искренне признался тот.
– Я знаю, знаю, мой дорогой Раймунд, и потому прошу вас, не играйте так со мной более.
Наступило несколько минут тишины, в течение которых Готель и Раймунд косились то друг на друга, то на подбегающие к берегу волны.
– Констанция де Франс прислала вам письмо, едва вы уехали, - вспомнил вдруг маркиз, надеясь завязать разговор.
Готель прошла вдоль берега, преследуемая своим молчаливым спутником:
– Вы были в Палермо, маркиз?
– спросила она и, увидев как тот отрицательно повел головой, сразу продолжила, - он очень похож на Марсель, он также залит солнцем и дышит
Они сели на пляже и Готель принялась водить по песку пальцем без желания что-либо изобразить:
– О чем пишет Констанс?
– Я не имел смелости читать, сеньорита.
Готель посмотрела на него и улыбнулась:
– Письмо при вас?
– Да, сеньорита.
– Читайте же, мой друг, - сказала она, набирая в кулачок песок и наблюдая затем, как он оттуда высыпается.
Раймунд достал из внутреннего кармана небольшой сверток, развернул его и принялся читать:
"Доброго Вам дня, моя дорогая Готель.
Простите за нетерпение, но, несмотря на то, что минуло лишь две недели с момента Вашего отъезда, меня одолевает неизмеримая тоска по Вашему обществу. И я искренне переживаю за Вас; всё ли у Вас устроилось в Марселе. Потому прошу Вас по возможности непременно мне о том написать.
Тремя днями назад я имела короткий разговор с сестрой Элоизой, которая единственная, пожалуй, остаётся спокойной за благополучие "своей воспитанницы", считая, что у Вас "есть в руках ремесло, в голове трезвый ум, а в груди большое сердце". И я бы никогда не осмелилась с этим спорить. Сколько я Вас знала, меня никогда не переставала удивлять Ваша деликатная прямота. И я все чаще ловлю себя на том, что стараюсь следовать тому же примеру.
Здесь очень кстати заметить, что Мария, глядя на вас, увлеклась шитьем. При этом она извела несчетное количество материала, которого бы хватило на мундиры гвардии солдат и еще осталось бы на парадные ленты их лошадей, но в итоге получилась лишь пара платьев для кукол, которые теперь придают им вид измученных тягостями всякого рода сирот. Генрих шутит, что "они терпят это исключительно из уважения к Короне". Возможно, если Вы будете еще в Париже, Вы дадите Марии несколько уроков дисциплины вашего мастерства, поскольку, не далее как вчера, я нашла в столовой дворцового кота, мучающегося в горле обрезком ткани, который он пытался есть.
Меня почти оставил сон, и последние ночи я провожу перед окном своей спальни. В Париж пришло лето, и днём всё вокруг цветет, так буйно и ярко. И скоро прибудет мой брат, который по возвращении обязательно примется что-либо менять в стране или в семье. Я снова стану придерживаться его распорядка, что, возможно, пойдет мне на пользу.
Вы напишите мне чем заняты ваши будни, и так ли хороши южные закаты, как о них писал Раймунд. И напишите о свадьбе Сибиллы, если решите её посетить. Я буду ждать от Вас весточки, хоть в пару строк.
С любовью, всегда Ваша Констанция де Франс".
Готель проснулась от очередного удара волны о прибрежные камни. Слегка приоткрыв глаза, она обнаружила, что её голова лежит на плече у маркиза, и они накрыты каким-то теплым одеялом, появившимся неизвестно откуда. Небо только начинало светлеть, а звезды гаснуть. Маркиз спал. Готель повернула голову оглядеться и увидела охранников в двадцати метрах, которые повесив головы, дремали на камнях; она улыбнулась, вспомнив, как стража Сибиллы на Сицилии ежедневно прыгала со своим снаряжением по таким же валунам
– Доброе утро, мой дорогой друг. Вы проводите меня домой?
Они шли молча, еще сонные и все еще уставшие, ежеминутно зевали и иногда улыбались, видя себя со стороны. Подойдя к дому, Раймунд поцеловал у Готель руку и обещал посетить её вечером сего дня, после того, как она отдохнет после своего путешествия.
Их встречи были так же легки, как и прежде. Маркиз был кроток и молчалив, а Готель жива и приветлива. Ей нравилось видеть, каким спокойным огоньком в душе её юного друга горит его любовь, не обуреваемая внезапной страстью и холодными отливами. Они могли просмеяться несколько часов к ряду, а затем заснуть обессиленными на том же месте; или промолчать весь вечер, глядя на мерцающий огнями Марсель, а на следующее утро, едва проснувшись, уже стучать в двери, чтобы услышать любимый голос. Их чувства росли не торопливо, как молодой росток, не знающий большего счастья, чем тот единственный лучик солнца, предназначенный для него одного.
Спустя много месяцев они еще не были физически близки, несмотря на то, что провели не одну ночь вместе. Их сексуальное влечение поглощалось постоянным общением, что со стороны можно было подумать, будто они были братом и сестрой; и лишь иногда, когда скопившееся напряжение требовало немедленного выхода, они затихали от смущения и обменивались долгими и нежными поцелуями. "Вечное лето", - произнесла как-то Готель, выходя на балкон. Время для них словно остановилось. Даже когда Раймунд отбывал с делами в Тулузу, Готель не могла отделаться от ощущения их общего единения. Порой она не выдерживала столь сладкого бремени и нагружала себя излишней работой, чтобы после иметь возможность вновь ощутить прилив сил и удовлетворения от жизни. Она даже думала завести детей, у которых был бы дом и родители. Они не просыпались бы от холода в трясущейся повозке, а засыпали в своих кроватках под ласковые песни их матушки.
– Может нам завести детей, - задумчиво сказала Готель, лежа в траве, и подняла вверх одну руку, разглядывая на фоне неба свои ногти.
– Я сам еще ребенок, сеньорита, а когда дети заводят детей, это, как правило, не приводит ни к чему хорошему, - отозвался гуляющий по поляне Раймунд.
Он остановился над её головой и протянул ей букет полевых цветов.
– Зачем вы это сделали?
– приподнялась на локти Готель.
– Что?
– растерялся маркиз.
– Сорвали их, - ответила она и встала с травы.
– Я подумал, вы будете рады, - сказал он и посмотрел на цветы.
– Мой дорогой, милый друг, я не могу радоваться, видя, как вянут и умирают цветы, - чуть не прослезилась Готель, - оставьте же их!
– Но это же просто цветы, - погас маркиз.
Готель загадочно подманила его пальцем и, когда тот наклонился ближе, леденящим тоном прошептала ему на ухо: "Это дети солнца". Отступив на два шага назад, все еще утверждающе кивая, она неожиданно рассмеялась и понеслась по поляне, как ветер: