Матушка Готель
Шрифт:
– Я люблю вас, - сказала она вдруг в темноте.
Кристоф подался к ней, но она в испуге отдалилась прочь.
– Но вы уйдете, - вернулся он назад.
– Простите, - заплакала Готель, - просто мне кажется, я этого еще никому не говорила.
– Вы словно сожалеете о том, - осторожно заметил тот.
– Простите, - плакала она, - простите меня.
– Но за что?
– недоумевал мужчина.
– Простите, прошу вас, - разрыдалась она, - просто простите.
Эта сцена вынудила Кристофа зажечь в доме все свечи и принести холодной
– Могу ли я отпустить вас?
– спросил он, когда та немного пришла в себя.
– Да, - закивала головой Готель, - я в порядке.
Она прятала в сторону распухшие глаза и спешила выскочить за порог. Под впечатления, слезами и раздумьями обратная дорога прошла совершенно незаметно. И, наконец, пройдя через ущелье, Готель была вернуться в этот мирок, созданный ею и лишь ею судимый.
– Боже милостивый, - услышала она в следующую секунду прямо за спиной.
Она обернулась и в нескольких шагах увидела Кристофа, с неподдельным восхищением созерцающего башню.
– Что…, что ты тут делаешь?
– с большими испуганными глазами заговорила она как можно тише, при этом подняв ему навстречу руки, словно пыталась что-то остановить или предотвратить.
– Хотел увидеть рапунцель, - улыбнулся он.
– Нет. Тебе не стоило этого делать, - чуть живая проговорила она.
– Я не мог, отпустить вас одну после вашего срыва.
– Тебе не стоило этого делать, - всем сердцем досадуя, повторила она.
Её глаза были переполнены паникой, она перебирала в воздухе пальцами, как по струнном своих мыслей, судорожно отыскивая в уме способ сохранить оба свои мира, но с каждым мгновение её лицо всё больше наполнялось отчаянием и горькой решимостью; и, наконец, сделав единственно возможный для себя выбор, она бросилась к Кристофу, со всех сил прижавшись к его груди.
– Но как же твоя любовь, - прошептал он в её лицо совсем тихо.
– Прости, - заплакала она, - слишком рано, я пока не готова её отдать.
Она целовала его лицо, пока глаза его не закрылись, а обессиленное тело не легло на утреннюю росу. Готель упала рядом с ним на колени и гладила его по рубахе и лоб, губы, и плакала над ним.
– Прости, прости, - повторяла она, захлебываясь слезами, но вдруг затихла и, собрав воедино всю свою злость, ударила его кулаком, с рукоятью залитого кровью клинка, по груди, - ты бы понравился ей!
– прорычала она и, словно испугавшись сама себя, быстро взглянула на башню.
Солнце уже стояло высоко и капельки крови начали присыхать на сверкающем лезвии Эмерика. Готель медленно поднялась с земли, её руки сильно дрожали, а весь перед её нового платья грубел, темнел и становился бордовым. Если бы девочка сейчас выглянула в окно, она бы увидела страшную картину; придя к этой мысли, Готель, не мешкая, взяла мертвого Кристофа за руки и оттащила в сторону от окна. Она знала, что уже никогда не сможет рассчитывать на Божью благосклонность, тем не менее, поднимая ступенями башни, она молилась, чтобы Мария еще спала и не видела
– Камин, - улыбнулась девочка, выйдя из детской и потирая кулачками сонные глаза, - солнце же!
– на её лице было почти радостное удивление, как бывает в день праздника или когда в доме происходит для ребенка нечто совершенно необыкновенное.
День выдался действительно на редкость солнечным и буквально с окончания завтрака девочка начала по обыкновению степенно готовиться к прогулке, и Готель не могла придумать ни одной обоснованной причины, чтобы её остановить.
– Сегодня мы останемся дома, - сказала она сухо и невзначай.
Девочка обомлела; она посмотрела на свои руки, с горшками, совками и прочей так необходимой на дворе утварью:
– Но после обеда солнце спрячется за вершиной горы, - объясняла она.
– Мы останемся дома весь день, - настойчиво добавила Готель.
– Но рапунцель, - забила, было, тревогу девочка…
– Рапунцель, нет!
– не сдержавшись, выкрикнула Готель.
Наступила минутная тишина, в заключение которой у девочки задрожала нижняя губа, а по щекам покатились невероятной величины слёзы; она стянула со стула Софи и, крепко обняв её двумя руками, удалилась к себе в комнату.
– Рапунцель!
– крикнула, было, ей в след Готель, но тут же, плюнув с досады, поправилась, - Мария! Мари!
У Готель начиналась мигрень. От утреннего камина воздух бы сперт, и даже окно с заливающим через него солнцем было открыто практически бесполезно. Раньше она никогда не повышала голос на ребенка, и от этой перемены ей становилось ещё хуже. Всего лишь пару часов назад она потеряла Кристофа, а теперь в другой комнате плакала её девочка. Оба её мира столкнулись с оглушительным грохотом в её голове.
– Узнав о приходе своего возлюбленного, принцесса хотела предупредить его об опасности, но не успела, и дракон своим огненным дыханием преградил ему путь, - читала Готель вечером.
Мария, казалось, совсем не слушала сказку в этот вечер, а смотрела из-под стеганного овечьего одеяльца на маму, внимательно, словно не видела её никогда. Готель также мысленно была далека от сюжета. Этой ночью ей предстояло похоронить Кристофа, своего любимого, возможно, последнего мужчину в своей жизни, и при этой мысли у неё на глазах наворачивались слезы.
– Бедный пастушок метался во все стороны, спасаясь от огня, - пересиливая себя, проговорила Готель и почувствовала, как теплая ручка Марии легла в её ладонь.
– Не плачь, мамочка, - тихо проговорила девочка, - он спасёт её.
Готель закивала в ответ, хотя с болью осознавала, что её саму уже никто не спасёт. Её единственный спаситель этой ночью нашел своё пристанище возле покойного астронома, а с ним легла в землю и всякая надежда на спасение.
Правда, оставалось еще одно создание, способное вступиться за её бессмертную душу; подходя к башне, Готель плеснула черпак воды под, повесивший голову, рапунцель и поднялась наверх.