Матушки: Жены священников о жизни и о себе
Шрифт:
В городе я жила в окружении большей частью людей, приехавших и стремящихся изо всех сил вжиться в этот город, как они его понимали. Я произрастала не в культурной городской среде, а в среде людей, большей частью без корней, почвы, дома, потерявших одно и не обретших другое. У людей, вырвавшихся из общежитий в коммуналки, не было никаких сил для духовной жизни. Они все время решали насущные сиюминутные задачи. Это объяснимо, это беда, которая рождает вину, но, тем не менее, жизнь-то очень не интересная.
А когда я приезжала к бабушке в Матвеево, лежащее в 50 километрах от Чухломы и в 70 – от Кологрива, я словно опрокидывалась в абсолютно другой мир: начиная от внешнего вида этого мира и кончая внутренним устройством жизни.
Большой старый дом моего прапрапраде-душки Фоки Алексеевича Комарова,
третий этаж – мезонин с балконом, огражденным точеными балясинами. Балкон опирался еще на гнутые причелины. Наличники были украшены глухой резьбой «полусолнце». Пятистенок с пятью окнами по фасаду, семью окнами по бокам, с двором под одной крышей, где вверху огромная поветь, внизу помещалась скотина. На балкон нас уже не пускали, но я хорошо помню большую залу с лавками вдоль стен по всему периметру и большие печи. Этот дом был для меня символом другой жизни. В этом доме умер прапрапрадедушка Фока Алексеевич, прапрадедушка Симеон Фокич, знаток Уложений о наказаниях, прапрабабушка Анна Назарьевна, мой любимый прадедушка Иван Михайлович, почитаемый всей волостью за умение быть ходатаем по мирским делам, уважительность и обходительность в обращении с людьми, честность и порядочность в исправлении должности председателя волостного суда; в этом доме родилась моя бабушка.
Интересные предметы старого быта, например чугунный витой светец и граммофонная труба, тут же и лампа с абажурами белого молочного стекла, и цепы, и ступы, и корчаги, и пузатые самовары, жестяная нарядная кружка с портретами Николая II и императрицы Александры Федоровны, полученная прадедушкой Иваном Михайловичем на Романовских торжествах в 1913 году, в Костроме, и наряду с этим много книг, сундуки с письмами и бумагами и образа. Это все еще живое, не как украшение интерьера, а как дыхание.
Естественно, утро без молитвы не начиналось, за стол без молитвы никто не садился, никто без молитвы из-за стола не вставал. Ребенку много не надо, он это видит, он это воспринимает.
– Вы сказали о своих родителях, что они приехали из деревни в город, а получается, что наибольшие впечатления на вас все-таки оказала ваша историческая родина. Расскажите немного об этом месте.
– Она до сих пор оказывает на меня не просто какое-то влияние, а я считаю, что только благодаря ей, этой исторической родине, я имею точку опоры в жизни. С годами я начала больше понимать внутреннее биение жизни своей «исторической родины».
Я всегда думала: какие мне святые близки: мучеников я не понимаю, перед новомучениками я испытываю нечто вроде такого внутреннего трепета, я боюсь сказать, что я их понимаю, я их чувствую. По внутренней сути мне близки преподобные, а вот то место, где жила моя бабушка, – оно все исхожено этими самыми преподобными. Это и Ферапонт и Адриан Монзенские, и Иаков Железноборовский, и Паисий Галичский, и Макарий Писемский, Авраамий Городецкий, Макарий Унженский – очень много учеников преподобного Сергия Радонежского, которые основывали монастыри и таким образом как бы осваивали край. Потому что он был населен, как доказали местные ученые, выходцами из Новгорода (по цоканью и другим языковым признакам), но я думаю, что там основную массу все-таки составляли не новгородцы, а местные племена – чудь, меря. Был известный Галич Волынский, а наш Галич назывался «Мерьский». В просторечье это звучало как «Галич мерзкий». Поэтому «Мерьский» постепенно вытеснилось, и он стал просто город Галич.
И наше Матвеево находится недалеко от села Озерки, места, где в XIV в. была основана Великая пустынь, один из четырех монастырей лесного Заволжья, начало которым было положено Авраамием Городецким. Ближе к Чухломе им была основана Верхняя пустынь (с. Коровье), на Чухломском озере Авраамиево-Городецкий монастырь, существующий и поныне, а на берегу Галического озера, напротив г. Галича, – Заозерский монастырь, где была чудотворная икона «Умиления», обретенная прп. Авраамием. При закрытии храма в 1930-е годы она была унесена последним священником отцом Алексеем и где находится, неизвестно.
Равно с прп. Авраамием почитался и прп. Макарий Унженский. По Солигалическому, Галическому, Чухломскому, Кологривскому
– А ведь все храмы и монастыри были закрыты, когда вы росли?
– Да, все было закрыто, но еще жило большое количество людей, которые были носителями исторической памяти.
У нас дом был приветливый. Бабушка обладала характером каким-то притягательным. Она с каждым человеком, кем бы и каким бы он ни был, умела найти общий язык и к каждому подход, поэтому люди к ней тянулись, двери в дом не закрывались. Дедушка даже смеялся, вечером придет: «Ну что, закончила прием?»
У нас в каком-то роде был странноприимный дом. Несмотря на то что после семнадцатого года все в жизни изменилось, даже в начале шестидесятых годов оставались люди, которые выпали из времени. Был такой старик по фамилии Солонов, он происходил из дальней от Матвеева, но близкой к Великой пустыни деревни Панино, он был оттуда родом. Он ходил всегда в большом брезентовом плаще, типа плащ-палатки у военных, иногда пастухи в таких ходили, у него за спиной был огромный мешок, в этом мешке он таскал иконы и книги, и вот в таком виде он ходил из деревни в деревню, останавливался только у верующих людей, может быть, на день, при этом там велись какие-то духовные разговоры. Я не присутствовала по малолетству, но его я помню очень хорошо: бороду помню, мешок помню. Помню церковные книги и иконы, он боялся, что их уничтожат, и все время носил с собой. Мешок был совершенно необъятных размеров, не рюкзак, а именно такой, в каком картошку носят, он в таком виде путешествовал. Своего дома у него не было. Такой юродивый. Он умер в 1970 году в матвеевской больнице.
Был такой дядя Саша Апраксин, бабушка Анна «Трубочка», чуть раньше Пашка Капустинский. Они и другие призревались бабушкой.
Пашка Капустинский (из д. Капустине близ той же Великой пустыни) ходил по деревням, брался за любую работу, спал где придется. Бывало, придет грязный. Бабушка вынесет на двор чугун горячей воды, какую-нибудь чистую одежду. Он вымоется, а уж потом идет в избу.
Дядя Саша Апраксин приходил утром. В сером чистеньком хлопчатом пиджаке, чистой рубашке, в кепочке. У него всегда слезились глаза, и и от этого он сильно смущался. Мы сидим в зале, завтракаем. Сначала раздается стук в дверь, потом появляется дядя Саша и скромно садится на высокий порог. Его уговаривают пройти к столу, он не соглашается, и эти «китайские церемонии» длятся с полчаса. Мы знаем, что дядя Саша все равно за стол не сядет и не обращаем на него внимания, хотя есть, когда человек сидит на пороге, как-то неловко. Наконец, бабушке удается подвигнуть дядя Сашу на действие: он деликатно, сняв кепочку и зажав ее в кулаке, присаживается на краешек стула у голландской печки, которая отделяет залу от очередной комнаты, и начинает «светский разговор» о погоде, сене, деревенских заботах. Мы спокойно едим, бабушка ходит туда-сюда, поддерживая разговор. Посидев десять минут, дядя Саша прощается и уходит. До следующего раза. И только как-то совсем случайно я узнала, что бабушка не просто ходила туда-сюда, она собирала дяде Саше узелок с гостинцами, едой и с чем-нибудь из одежды и отдавала ему на мосту, то есть в коридоре, так, чтобы мы не видели. Когда бабушка умерла, он пришел на поминки, и я запомнила, как он говорил Анне «Трубочке»: «Как матерь она мне была…» Дядя Саша умер в 1976 году на дороге из деревни Мартьянов в Матвееве
Чем Матвеево сильно влияло, тем, что еще были живы люди, которые несли в себе заряд той, прежней эпохи, когда, как говорил архимандрит Павел (Груздев), «еще русские люди были».
Вот у Павла Проценко в замечательной книге «Цветочница Марфа» в двух словах емко и верно сказано об этих людях: «Тот, кто встречал на своем жизненном пути крестьян старой дореволюционной закалки, умевших согревать пасхальной радостью и добротой холод жестокой реальности, на деле жалевших слабых и беспомощных, знает, что подобные качества души есть признак подлинной духовной культуры». Я именно это имею в виду, когда говорю о людях, которые окружали меня в детстве.