Майами
Шрифт:
— Нет, я ошибся номером, — ответил Питер Стайн.
— О, Питер… Ты где?
— Я еду по дамбе Макартура. Тепло?
— Все теплее. — Сексуальность уже заиграла в ее голосе. — Ты уже близко, — сказала она. — Ты чувствуешь это?
— Я не уверен, что вообще что-либо чувствую. После четырех часов езды по узкой дороге я — словно кролик под гипнозом.
Теперь она окончательно проснулась. Она потянулась, словно сонная, сытая кошка.
— А ты знаешь, где находится Стар-Айленд?
— Да, кажется, знаю. Он ведь где-то слева…
— Сбавь скорость. Ты должен подъехать к нему очень скоро.
— У-гу. Вот он где. А вот где я. И как только люди обходятся без сотовых телефонов?
— Для влюбленных просто немилосердно.
— А что я скажу парню на воротах? Сейчас середина ночи, и я небрит. Видимо, он меня пристрелит.
— Скажи ему, что едешь заниматься любовь с Кристой Кенвуд.
— Это то, зачем я еду? — засмеялся он.
— О, да, конечно.
Она слышала, как он разговаривает с человеком из охраны. Криста уже оставила инструкции, чтобы Питера пропустили.
— Я на территории, — сообщил Питер. — Он сказал, что ты живешь в третьем доме на левой стороне, а затем искоса поглядел на меня. Ты собираешься встречать меня в дверях?
— Дверь открыта. Я лежу в постели.
— Ты такая робкая, Криста!
— Сарказм — это низшая форма остроумия.
— Я уверен, что мы можем поспорить насчет этого.
— Мы можем поспорить о чем угодно, но завтра… не сегодня.
Она услышала, как его автомобиль захрустел по гравию, подъезжая к дому. Она услышала, как выключился мотор, открылась и со стуком захлопнулась дверь. Криста крепко сжала ноги. Возбуждение нарастало. Она испытывала восхитительную похоть. Она лежала обнаженная под шелковой простыней. Ее любовник мчался к ней на автомобиле среди ночи. Теперь он стоял в вестибюле ее дома.
— Питер? — Ее голос был хриплым, когда она говорила в трубку телефона.
Он не отвечал, но она знала, что он не отключал телефон.
Тишина. Она ведь слышала, как открылась и захлопнулась дверь. Он был внутри. Но тишина нарастала.
— Питер?
Во рту у нее пересохло, когда она поняла, что он собирается играть с ней.
Дверь ее спальни была приотворена. Она чутко вслушивалась в звуки на лестнице. Никого. Она вслушалась в телефон. Там раздавалось лишь слабое потрескивание статических зарядов, призрачный звук небытия, когда ты знаешь, что там кто-то есть. В комнате было темно. Шторы опущены, загораживая лунный свет. Тиканье часов у кровати Кристы раздавалось тише, чем биение ее сердца.
Она натянула простыню на плечи, ощутив внезапный холодок. В темноте существовало только ожидание. Дрожь перед неизвестностью охватила ее. Она лежала нагая в постели. Дверь ее дома была открыта всему миру. И внизу, в ее доме находился мужчина, ждущий, желающий тела, которое теперь дрожало на грани страха.
Она сглотнула. Ей хотелось снова произнести его имя, но она боялась испортить игру. В тишине росли сомнения.
Затем она услышала на лестнице звуки ног, крадущихся ног, ног, которые всячески старались не произвести ни звука, когда поднимались к ней. Адреналин забурлил. Желание смешивалось теперь с тревогой. Эти ноги принадлежали чужому. Она знала, что это не Питер Стайн Дьявол, она ведь едва знала Питера Стайна.
— Питер? — Она произнесла это громко, и в телефон, и в дверь спальни. Ее голос пронзил темноту, удивив ее своей громкостью. — Не надо играть больше, Питер, — сказала благоразумная ее часть. «Играй со мной до конца вечности», сказали глубины ее души.
Она пыталась разглядеть хоть что-то в комнате, однако шторы полностью отгораживали свет. Она спала без малейшей щелочки света. Так она привыкла. Шаги теперь затихли, однако дверная петля скрипнула, когда дверь растворилась пошире. Теперь она ощущала чье-то присутствие. Он стоял в дверях. Кто-то стоял в дверях. Это не мог быть кто-то еще. Или мог? Не могла же это быть чудовищная, больная шутка дурной стороны слишком блестящего мозга. Нет, глупости, это игра. То, что, по его замыслу, должно поразить ее. И когда чужие руки прикоснутся к ее телу, предполагалось, что она содрогнется в восхитительной тревоге, отдав свое тело в темноте незнакомцу. Она часто мечтала об этом, лежа в одиночестве и вызывая образы анонимных любовников, лишенных личности и значения. Безымянные, безликие тела услаждали ее в стольких ее буйных фантазиях. А сейчас фантазия и действительность сливались воедино. Тот, кто стоял у двери, шел теперь к ней по ковру.
Она вздохнула. Это был момент, из которого не будет возврата. Она могла играть, а могла и отказаться от игры, если протянет руку к лампе. Либо могла оставаться в темноте и отдаться ему. Ее рациональный рассудок попытался еще раз проанализировать ситуацию. Каковы шансы, что это злоумышленик? Сто к одному? Тысяча к одному? Смешно. Но ведь к одному, к одному… Пусть даже миллион к одному, единица ведь остается. Она затаила дыхание. В груди грохотало сердце. Живот туго напрягся. Мужчина стоял возле ее кровати.
Теперь она могла слышать, как он шевелится. Он что-то делал всего лишь в двух футах от нее. О, Боже! Он раздевался. Она прикусила губу, чтобы удержаться и не вскрикнуть. Страх крепко схватил, сжал ее. Ее легкие просили сделать выдох, но мозг кричал о тишине. Воздух с дрожью вырвался из ее глотки на пороге страсти и одновременно неспособности сопротивляться. Чужая рука схватила край простыни. Ей показалось, что с нее сдирают кожу. Ее грудь обнажилась. Затем и живот. И бедра. Рефлекторным движением она прикрылась руками. Ее губы слишком пересохли, чтобы произнести хоть слово. Она застыла от самого удивительного страха.