Майя
Шрифт:
Суд полностью его оправдал, чем крайне раздосадовал готовых к погрому черносотенцев. Выйдя на свободу, Мендель с семьёй покинул Россию, а настоящих убийц бедного мальчика так и не нашли, а может просто не искали.
Глава 6 Любар моего детства.
Любар моего детства был милым провинциальным городком, расположившимся на обоих берегах Случа. Охраняемый тенистыми, плакучими ивами, он тихо, не напрягаясь, нёс свои воды в Горынь. Над речными порогами, воинственно подбоченившись, возвышалась старая мельница. На одном из пологих берегов, строго поглядывая на всех зеницами больших окон и массивными входными
В то время, доченька, в городе была большая еврейская община, около 7 тысяч человек. В ней имелось 9 синагог, талмуд-тора, театр, больница, частное еврейское училище, в котором преподавал папа и начальная школа - в ней работала мама. Евреям принадлежали маслобойный и медоваренный заводы, две фотомастерские, несколько аптечных складов и около 60 лавок. Община пыталась жить своей размеренной жизнью, то зализывала раны после очередного погрома и грабежа, то радовалась театральному представлению пурим - шпилеров. Наш дом стоял на берегу Случа. В саду за домом, на большой смоковнице, папа повесил качели и мы с сестрой часами убивали на ней время. Ещё в Любаре действовал сионистский кружок и отец принимал в нём деятельное участие. Думаю, если бы не сердечный порок, обнаруженный у Дины требовавший постоянного врачебного наблюдения, мы бы тоже уехали на Святую Землю. Но вскоре началась мировая война, завертев всех в сумасшедшей карусели событий, грянувшей затем февральской революцией, падением монархии, приходом к власти большевиков и Гражданской войной. Это было дикое время, когда брат шёл на брата, сын на отца в противостоянии Красной и белой армий, но все вместе они воевали против беззащитных евреев.
С начала 1918 года по октябрь 1920 года власть в городке менялась сумбурной чехардой: то австро- немцы уступали Директории, то последнюю выдворяли белогвардейцы, то красные сменяли буржуазную Польшу, то кто-то из них возвращался вновь. Каждая смена власти не только в Любаре, а по всей полыхающей войной России, сопровождалась разбоем и грабежом евреев. С криками:
»Не будет вам жидовского царства в России!» и « Это вам за совдеповского царя Лейбу Бронштейна!» вооружённые головорезы налетали на безоружные еврейские местечки грабили, жгли, убивали, насиловали женщин, пух от вспоротых перин толстым слоем оседал на землю, прикрывая белым саваном разбросанные трупы убитых. В этом всплеске беспредельной разнузданности, словно зловонный гной из созревшего нарыва, текла по стране ничем не приукрашенная, мутная, людская злоба.
А помнишь, дорогая, я рассказывала о местечке Лысянке, где в своё время жил Авраам с семьёй ?
– Конечно помню, мама.
– В нём, в июне 1918 года, погромщики- крестьяне, обвиняя евреев в том, что это они привели немцев на Украину, убили 40 человек и местный кантор сложил горестный плач по жертвам:
«Пусть глаза мои станут родником слёз, чтобы до конца дней своих, до последнего вздоха оплакивать погибших...»
( Из книги Феликса Канделя).
К нашему соседу из Проскурово приехали два мальчика, осиротевшие сыновья его брата. Они пережили дикий погром 15.02.19 года, когда в город ворвался отряд Петлюровских казаков и за три часа зверски вырезал 1650 человек и грудных младенцев, наверное эти дети тоже несли ответственность за Лейбу Троцкого.
Каждый раз, когда налетали бандиты, мы прятались за поленницей в сарае, оставляя на разграбление дом, но в тот майский день 1920 года, в город вошли красные, бойцы шестой дивизии Первой Конной армии и все свободно вздохнули. Внезапно с улицы донёсся страшный, душераздирающий крик. Прильнув к окну, мы увидели бегущую по переулку растрёпанную соседку, а за ней красноармейца с окровавленной шашкой и, не сговариваясь, бросились к входным дверям, но было поздно, в дом уже ломились! Тогда папа открыл единственное окно на задней стенке дома и пересадил через него Дину, вслед за ней вылезла
»Доченька, присмотри за сестрой», а папа добавил:
»Эмма, спрячьтесь за забором на спуске к реке и не высовывайтесь, чтобы здесь не происходило! В случае чего пробирайтесь к тёте Гене в Киев, поторопитесь!»
Ворвавшийся в дом красноармеец, размахивая саблей, стал требовать от дрожащих в страхе хозяев золото и украшения, на что они отвечали грабителю, что всё ценное забрали его предшественники, тогда разозлившись, он избил отца и схватив маму за волосы поволок на кровать в спальню. Её крики до сих пор стоят у меня в ушах! Право не знаю, как папа встал и, схватив кочергу, ударил мерзавца по голове. Вместе с мамой они успели выбежать на крыльцо, где их догнал разгневанный бандит и зарубил!
– Коркуленко, что ты с ними столько возишься?- услышали мы с Диной окрик ещё одного погромщика.
–Кто это тебя так огрел? – продолжал он- неужто этот худосочный жид?
– Не спрашивай, тут чистый облом получился, ...твою мать. Мало того, что в доме кроме ихних жидовских книг и поживиться нечем, так этот дохляк меня ещё кочергой навернул!
– Книг говоришь много, сейчас мы этот лейбовский рассадник ереси с лица земли сотрём, чтоб другим жидам мудрить повадно не было. Давай неси с сарая керосин.»
Охваченный огнём дом, полыхал, как огромный костёр, подымая вверх снопы искр. Тушить пожар было некому и пламя вмиг перебросилось на сарай и забор, вынудив спрятавшихся за ним девочек спуститься к самой воде. Мёртвые хозяева остались охранять вход, в ещё извергающее жар, пепелище своего дома.
Сидя у Случа, мы с сестрой оплакивали погибших родителей, затем стали пробираться к дороге ведущей на железнодорожную станцию Печановку. От Любара к ней было километров 25, такая нагрузка бесспорно была не для сердечка Дины, поэтому увидев телегу, груженую фуражом с восседавшим на ней мужиком, я и сестра, напросились к нему в попутчицы. Может быть он и догадался кого везёт, но виду не подал и молча доставил нас к станции, где забившись в переполненную вонючую теплушку, мы доехали до города Житомира. Поезда в те времена ходили редко и, в ожидании очередного, уставшие и голодные сестры заснули на скамье в привокзальном сквере.
– Мамочка, прости меня, я только сейчас понимаю, как трудно было тебе решиться рассказать мне такое- обняв мать, сказала Майя.
– Да, девочка моя, бередить незаживающие раны всегда не просто. Говорят, что время лечит, но это неправда. Со временем ты просто привыкаешь к боли, а горечь утраты остаётся с тобой навсегда.
Проснувшись первой, я нежно гладила голову сестры, спящей на моих коленях. Когда всё это случилось, мне было без месяца шестнадцать, твоя ровесница, дорогая, а Дине почти десять лет, груз ответственности за неё теперь лежал на мне. Сидя на задрипанной скамейке, у переполненного людьми, загаженного плевками и брошенными окурками вокзала, я мысленно возвращалась к пережитому и ужас произошедшего не укладывался в моей голове. В один момент мы с Диной потеряли родителей, родной дом и оказались совершенно беззащитными в этом враждебном, поглощающем всё живое, царстве тьмы.
Двое, одетых по светски мужчин, стоявших неподалёку, тихо разговаривали между собой. Из долетевших ко мне обрывков беседы, я поняла, что они тоже евреи:
– Никому нельзя доверять ни белым, ни красным. В прошлом году мы с кузеном еле унесли ноги от погромщиков Богунского и Таращанского полков, а вчера, вы слышали, что опять красноармейцы Первой Конной натворили в Любаре? Убили 50 евреев и ранили около 180. Они громят местечки Волыни и ведут себя, как самые настоящие бандиты- говорил полный мужчина худому.