Майя
Шрифт:
– А кто вы думаете в этой армии служит?- отвечал худой- переметнувшиеся деникинцы, донские и кавказские казаки, некоторые из них отпетые подонки, которые умеют только убивать, насиловать и грабить. Если бы они хотя бы изредка думали, от них не было бы столько бед. А все эти десятки банд с их невменяемыми атаманами, оставившие после налётов сотни евреев, убитых в лесу, в поезде, на пороге родного дома. Боже мой, страшно подумать сколько погибших, 100-200 тысяч, кто может ответить на этот вопрос?!
– Вы правы, такого разгула бесчинств и погромов
Услышав этих двоих, меня обожгла мысль, что теперь и мы с Диной пополнили сиротские ряды. Мужчины постояли ещё некоторое время, горестно поддакивая друг другу, затем, распрощавшись, расстались.
– Эмма, а тётя Геня жива?- спросила, проснувшись, Дина.
– Конечно жива и очень надеюсь, что она не покинула Киев-отвечала я ей, призадумавшись.
Возле нас на скамейку сел тучный, интеллигентного вида мужчина, средних лет. Посидев немного, он занялся протиранием своих очков и неожиданно спросил:
«А вы куда направляетесь, юные дамы? «
– В Киев, к тёте- отвечали мы ему.
– Я за вами давно наблюдаю, почему вы одни?- продолжал он- В наше время маленьким девочкам опасно одним путешествовать без родителей, вы, что потерялись?
– Нет не потерялись.
– Тогда, где же ваши родные?
– Они погибли. Их убили- тяжело вздохнув, добавила Дина.
– Примите мои соболезнования- отвечал мужчина, внимательно поглядывая на нас заключил:» Девочки, вам в Киеве крайне не желательно сейчас появляться. Город в руках поляков и погромы не прекращаются ни днём, ни ночью. Ах да, я не представился, меня зовут Сергей Константинович, директор детского приюта. Полагаю вам следует переждать это смутное время у нас. Обещаю вам свою помощь в розыске тёти, когда всё успокоится.»
Так мы с Диной оказались в детском доме, где было голодно и холодно, но была крыша над головой и относительная безопасность.
Первая Конная, то отступая, то наступая на поляков, продолжала громить Волынь. Осенние погромы 1920 года в Барановке, Чуднове, Рогачеве и снова в моём Любаре унесли несколько сотен человеческих жизней и вынудили Советскую власть принять жёсткие меры к погромщикам. Решением Реввоенсовета Первой Конной была расформирована за погромы шестая кавалерийская дивизия, 153 бандитских зачинщиков были расстреляны. Об этом даже писалось в газете «Красный кавалерист» от 7 октября того же года.
После окончания Гражданской войны, Сергей Константинович, сдержав своё слово, разыскал нашу тетю и она забрала нас к себе.
Через два года, Дина заболела «испанкой» и её больное сердечко не выдержало…
Глава 7
– Девочки, что это вы, как две заговорщицы, второй секретничаете? При этом заметьте, что зная мою неодолимую страсть быть вкурсе всех дел, вы сильно рискуете, игнорируя меня, я ведь могу умереть от любопытства – заявила полушутливо, полувсерьёз, вернувшаяся домой Ида Соломоновна.
– Что вы, мама, какие могут быть от вас секреты, я делилась с Майей пережитым в погромы, потерей родителей.- отвечала Иде Соломоновне Эмма.
– Извини, дорогая- сказала Ида, поцеловав Эмму в лоб, и, продолжая- это болезненная тема, для нас всех. Многие семьи, в те злополучные годы, потеряли своих близких. Наш Сёма, ещё один тому пример. В Киеве власть менялась не менее двенадцати раз. Рада вводила новые порядки, но не выстояв в боях, сбежала, сдав город революционным войскам Муравьёва, которые сразу стали насаждать свои: расстреливали элиту видных людей и духовенства, офицеров. Последних, лишь в Марьинском саду положили до двух тысяч.
В чьих только руках не побывал в тот период Киев. Майя, это была настоящая свистопляска сменяющих друг друга режимов, то Директория, то Скоропадский, немцы, поляки, вновь красные. Мы просыпались утром не зная, кто правит городом. Это были годы бесконечных грабежей и убийств. Подол жил в постоянном страхе от налётов банд Ангела и Зелёного. Так в один из дней, бандиты ворвались в квартиру брата моего мужа и, вырезав всех, унесли с собой всё, что смогли. Уцелел только Сёмочка, ему было тогда чуть больше двух лет и он спрятался, среди всевозможного хлама, в маленькой каморке под лестницей, где малыша, по счастью, никто не заметил. Мы взяли его к себе и растили, как родного. Мальчик был настолько напуган, что прекратил говорить. Речь вернулась к нему через год и он стал называть меня мамой.
Воспоминания так растрогали Иду, что у неё вдруг затрясся подбородок и она попросту разрыдалась, к ней тут же присоединились Эмма и Майя.
– Деньги в то время совершенно обесценились- успокоившись продолжала Ида- крестьяне, пользуясь моментом, вздули на всё цены и продукты на базаре стоили втридорога. Всё ценное, что у нас было, мы или обменяли на еду на рынке, или у нас забрали многочисленные искатели лёгкой наживы. Кормить двоих детей было нечем, оставаться в городе стало крайне опасным и мы сбежали из Киева в Подмосковье, к дальним родственникам мужа.
Наряду с тем, что некоторые полки Красной армии были крайне агрессивно настроены против евреев, в целом она единственная, кто нас защищал, поэтому многие молодые евреи вступали в её ряды и когда она отступала, за ней уходили и наши соплеменники, чтобы уберечься от погромов крестьянских и белых отрядов .
– Я слушаю ваши рассказы и всё меньше понимаю, откуда у бедного крестьянина, такая ненависть к нищему местечковому еврею, который в большинстве своём был далёк от политики, что им было делить?- спросила Майя.