Мазарини

Ивонина Людмила Ивановна

Теперь политическая борьба между властью и парламентом, утихшая в столице, продолжалась в провинциях. Затяжные вооруженные конфликты возникали там, где после упразднения интендантов развернулась борьба за власть между местными парламентами и губернаторами – в Гиени и Провансе. Парламенты столиц этих провинций – Бордо и Экса – рассчитывали на сочувствие горожан, части мелкого дворянства и крестьян. На стороне губернаторов выступали большинство дворян и крупные дельцы, настроения которых выражали соперничавшие с парламентами муниципалитеты. Провинциальные магистраты во многом копировали своих парижских собратьев. Они также приобрели популярность своими выступлениями за снижение налогов. Но все же эти движения проигрывали по сравнению с конфликтами

в столице. Борьба имела вялотекущий, спонтанный характер.

Джулио Мазарини после перенесенных тревог и в ожидании новых потрясений относился к движению в провинции достаточно спокойно, понимая, что эхо парламентской Фронды надо просто пережить. В провансальских и гиеньских событиях его правительство занимало позицию посредника и не вполне доверяло своевольным действиям губернаторов-аристократов.

В конце концов депутация от парламента Бордо явилась в Париж урегулировать возникшие проблемы непосредственно с королевой и ее правительством. Тут проявились еще долго владевший умами всех без исключения французов традиционализм и легитимизм. Вместе с тем тираноборческие идеи уже появились, ведь монархомахи во Франции существовали со времен Религиозных войн второй половины XVI века. Но они имели большей частью привкус религиозного сектантства.

На заседании Королевского совета Конде, втайне готовившийся к схватке с Мазарини и заботившийся о своей популярности в народе, заступился за жителей Бордо. Анна Австрийская и кардинал приняли сторону губернатора. Конфликт потихоньку разрастался. В среде парижских магистратов вновь стали раздаваться голоса о необходимости проведения совместного заседания всех палат парламента.

Тогда Джулио пришлось более решительно взяться за урегулирование конфликта в провинциях. В августе 1649 года ему удалось с помощью некоторых уступок, в основном финансового характера, на время восстановить мир в Провансе. Он не позволил губернатору довести до сдачи блокированный им Экс.

В Гиени Мазарини, напротив, открыто встал на сторону губернатора, поскольку твердо знал, что губернатор – его сторонник с июля 1649 года. Правительство с подачи кардинала отдало распоряжение о роспуске бордоского парламента. В результате здесь военные действия затянулись. Поэтому по прованскому образцу 26 декабря того же года Мазарини, тогда готовившийся к борьбе за власть с принцем Конде, предпочел пойти на выгодные для парламента условия мира.

А Париж потихоньку продолжал волноваться. Не только в парламенте и Дворце правосудия, но и на улицах столицы слышался смутный, но устрашающий ропот: «Долой мир! Долой Мазарини! Приведем в Париж из Сен-Жермена нашего доброго короля! В реку мазаринистов!» Неудивительно поэтому, что Анна Австрийская и кардинал под различными предлогами оттягивали свое возвращение в столицу и после заключения мира. Тем не менее нужно было принимать решение, если довериться врагам кардиналу представлялось опасным. Не менее опасным было и выказать перед ними свой страх. Хитрые Гонди и Конде пристально следили за любыми действиями Мазарини и даже, если это было возможно, за мимикой его лица при разговоре. На глазах первого министра принц находился почти постоянно.

Но когда Джулио на некоторое время расслабился и пребывал в нерешительности и Анна не могла подать ему какой-либо совет, Конде рассудил, что для доведения до конца взятого им на себя дела и в целях повышения своей популярности ему одному нужно поехать в столицу. Он ничего не боялся, ибо за его спиной стояла армия, и надеялся, что, если ему удастся склонить двор вернуться в столицу, именно он окажется в роли лучшего советника и спасителя.

Ларошфуко писал, что «в Париже ему (то есть Конде. – Л. И.)был оказан совершенно такой же прием, какой он привык находить по возвращении из своих наиболее славных походов». Так это было или нет, мы не знаем, ибо мемуары других современников, в частности кардинала де Реца, говорят если не об обратном, то о довольно прохладном

приеме принца в столице. Это более или менее спокойное отношение парижского люда к Конде Мазарини посчитал благоприятным знаком и не колеблясь посоветовал Анне и Людовику вернуться в Париж.

18 августа 1649 года состоялся торжественный въезд королевской семьи в столицу. При этом короля сопровождал принц, а королеву – первый министр. Въезд казался почти триумфальным. Все такая же легитимная столица радостно и тепло встречала своего короля. Все перипетии Фронды лишь очень незначительно поколебали монархическое мышление народа. Король-мальчик, красивый, как ангел, являлся предметом любви и поклонения, хотя сам страшно боялся своих подданных, что впоследствии проявилось в его политике. Уже тогда многие французы возлагали надежды на юного Людовика XIV. Простолюдины приветствовали его громкими криками, а торговки больших рынков плакали в голос, глядя на ангельский лик своего монарха. Однако личная привязанность и любовь народа к королю вовсе не свидетельствовали о его готовности беспрекословно подчиняться королевской администрации.

Сторонники Мазарини тоже не дремали. Кардинал за годы своего министерства тщательно заботился и не жалел денег на создание собственной преданной ему партии и собственного имиджа. Но в конечном итоге, несмотря на все эти старания, до покорения Парижа и Франции ему было еще очень и очень далеко. Сейчас же преданный первому министру королевский прокурор из Шатле нанял несколько десятков женщин, которые у ворот предместья кричали при въезде королевского кортежа: «Да здравствует Его Высокопреосвященство!» Джулио даже на некоторое время вообразил себя хозяином Парижа. Однако через четыре дня он понял, что жестоко ошибся.

Пасквили на кардинала и королеву продолжали размножаться в геометрической прогрессии. Мариньи с удвоенной энергией взялся за сочинение антимазаринистских песенок. Фрондеры еще выше подняли головы. Гонди и герцог де Бофор, тогда еще сторонник парижского коадъютора, иногда появлялись на улицах в сопровождении одного лишь пажа на запятках кареты, чего не мог себе позволить первый министр. Иногда же они это проделывали в сопровождении пятидесяти лакеев и сотни дворян. Выходы «на сцену» были разнообразными в зависимости от того, что могло понравиться зрителям – парижским зевакам.

Вспоминая об этих днях, Гонди писал: «Придворные, которые поносили нас с утра до вечера, старались, однако, подражать нам на свой лад, и не было среди них ни одного, кто бы не обратил себе на пользу „оплеушины“ – это словечко пустил в ход президент де Бельевр, – которыми мы награждали министра; принц Конде, который в отношении кардинала был на них слишком скуп либо слишком щедр, продолжал выказывать Мазарини презрение, на мой взгляд, чрезмерное, когда речь идет о человеке, которого собираешься оставить в должности первого министра».

В августовские – сентябрьские дни 1649 года Конде еще надеялся, что его заслуги будут оценены по достоинству – ведь королева по прибытии в Пале-Рояль во всеуслышание сказала ему, что его заслуги невозможно в полной мере вознаградить, поскольку принц блестяще сдержал слово, которым поручился перед ней: восстановил власть короля и поддержал кардинала. Но жизнь вскоре превратила эти слова в совершенно противоположные им деяния.

Париж продолжал шуметь. 22 сентября в столице вновь начались волнения. В XVII веке Французское королевство не имело единого бюджета. Налоги отдавались на откуп компаниям финансистов и отдельным лицам, которые их не только собирали, но также из полученных сумм покрывали определенные долги государства. И, конечно, не забывали самих себя, либо произвольно увеличивая налоги, либо откладывая их выдачу государству. Солидные деньги в королевскую казну давал соляной налог – габель. Его откупщики традиционно рассчитывались с парижскими держателями того вида государственной ренты, которая называлась в то время рентой парижского муниципалитета. Выдача ренты многократно откладывалась.