Меч генерала Бандулы

Булычев Кир

– «Волны поднимались, как горы, фрегат то возносился на вершины их, то бросаем был в изрытые водяные пропасти. Было темно и пасмурно, и ливень обнял наш шлюп каким-то страшным хаосом. Присоедините к этому свист ветра в снастях, скрип перегородок в шлюпе, бросаемом с боку на бок, пушечные выстрелы и фейерверочный огонь, ярко освещающий мрак в бурю, и вы будете иметь только бледную копию всех ужасов этой ночи! Когда с хребта волны шлюп падал вниз, казалось, что мы находимся при подошве высочайшей водяной горы. Сильнейший вихрь рвал верхи валов и разносил

брызги дождевою пылью по воздуху. В эту ужасную ночь мы потеряли одного из лучших наших канониров, Ивана Исаева, которого смыло волною за борт. Я особенно жалел об этой прискорбной потере, ибо привязался к молодому вологжанину, обладавшему живым умом и любознательностью...» Вот и все, – сказал Евгений Александрович.

– А дальше?

– Дальше еще несколько слов. Они не отчеркнуты. «Восьмого августа мы вернулись в Батавию и оттуда взяли курс на юг. Не очень приятно предпринимать и обыкновенное плавание с течью, а нам предстояло идти на таком судне...»

– Но откуда это? – спросила мама. – Ведь фамилия-то наша.

– Больше того, – сказал Евгений, вертя в руках страницу. – Это, очевидно, тот самый Исаев, которому и принадлежал меч.

– Ясное дело, – сказал Игорь. – Значит, он был канониром? И упал в море?

– Да, артиллеристом.

– А на картинке у старика он с мечом стоит у пушек, – сказал Игорь.

– Не спеши с выводами, – сказал Евгений. – У нас есть еще одно письмо.

– А что это мог быть за корабль? – спросила мама. – Они собирались в какое-то трудное плавание.

– Письмо без марки, – сказал Игорь.

– Тогда марок еще не было, – ответил Евгений Александрович. – Ты же филателист, должен знать.

– Не знаю, – сознался Игорь. – У меня марки в основном современные, космические или спортивные.

Глущенко вынул из конверта сложенный лист бумаги. Лист был весь исписан мелким красивым почерком с нажимом. Игорь сразу представил себе, как скрипит гусиное перо, выводя букву за буквой, а на столе стоит большая свеча в медном подсвечнике.

Евгений медленно читал про себя, даже губами шевелил. Видно, он не мог сразу разобрать старинный почерк.

– Ну! – торопил его Игорь. – Про что там?

– Сначала говорится, что пишет это письмо писарь флотского экипажа, потому что сам Иван лежит в госпитале на излечении.

– Да нет, вы не пересказывайте, а читайте, – сказала мама. – Ведь интересно.

– Ну вот. «...Кланяется вам, папаша и мамаша, ваш пропавший сын Иван, которого вы уж, наверно, похоронили и отпели. Шестой год, как не было меня дома, а судьба носила меня по дальним морям и странам, и такого я насмотрелся, что мало кому на роду написано. Упал я за борт в бурю в Индийском океане, и носило меня, грешного, по морю три дня и три ночи, пока не выбросило, слава Господу, на берег бурманский. Выходили меня добрые тамошние рыбаки, и попал я потом в ихнюю столицу, где определили меня в канониры, как я и был на нашем корабле. Прожил я в той Бурме три года, и приходилось мне и на войне быть, и в бедах горевать. Забрали меня после большой

войны в плен англичане, но вернулся я в конце концов в Санкт-Петербург, откуда из гошпиталя и пишу вам. Вскорости обещали меня отпустить и списать вчистую, как есть у меня слабое здоровье. Так что ждите к весне в Устюге...» Дальше идут приветы и поклоны, – сказал Евгений. – И подпись: «Остаюсь ваш нещастный сын Иван».

– И все? – спросил Игорь.

– А разве мало?

– Но ведь он не пишет, что меч ему подарил Бандула.

– Зато мы знаем теперь, что он был в Бирме, воевал с англичанами и это могло случиться только во время первой англо-бирманской войны, в тысяча восемьсот двадцать четвертом году. К тому же времени относятся и письмо, и страница из книги. Почти наверняка человек, изображенный на картине у твоего старика, и есть твой предок, матрос Исаев.

– А что с ним дальше было? На каком корабле он плыл? Почему он попал в плен к англичанам?

– Я знаю столько же, сколько ты, Игорь, – сказал Евгений.

– Тайна осталась тайной, – заметила мама. – Хотите кокосового соку, искатели? Я его еще вчера в холодильник поставила.

– Хотим, – сказал Глущенко.

– Ну ладно, я пошла, а вы вырабатывайте программу действий, – сказала мама.

– Чего же вырабатывать? – задумался вслух Евгений. – У тебя, Игорь, есть ценные мысли?

– Нет, – признался Игорь.

– А у меня уже одна появилась. Надо написать в Ленинград.

– Почему в Ленинград?

– Живет там у меня один приятель, историк и, кстати, очень любознательный человек. Я его попрошу покопаться в Морском архиве. Пусть узнает, какой русский корабль мог оказаться в тысяча восемьсот двадцать первом – двадцать втором годах в Индийском океане. Это первое.

– А вдруг там было много русских кораблей?

– Вряд ли. Когда приятель узнает, что это был за корабль...

– А вдруг это был не русский корабль? Вдруг Исаев служил на английском корабле?

– Предположение интересное, но беспочвенное, – сказал Евгений. – У нас есть страница из книжки, которая, по-моему, ясно говорит, что корабль был русским. Вряд ли иностранный писатель стал бы говорить про русского матроса «вологжанин».

– Ну, допустим, – сказал Игорь, – что мы узнаем, какой корабль. А потом?

– А потом в архиве надо отыскать корабельный журнал и всякие документы, связанные с этим плаванием. Не может быть, чтобы Исаева, когда он вернулся, не допросили, не записали его рассказа. Вот и найдем.

– Если... – сказал Игорь.

– Да ты скептик! – удивился Глущенко.

– Может быть, – сказал Игорь. Он не знал, кто такие скептики, но признаваться в этом не собирался. – Так вы сегодня напишете?

– Письмо в Ленинград?

– Да.

– Может быть, если найду время. Сейчас мне на прием ехать.

Игорь хотел было сказать, что на прием можно было бы и не ехать, но воздержался.

– А ты, в свою очередь, возьмешь меня к своему старику-историку?

– Разумеется! Хоть сейчас.