Меч Вещего Олега. Фехтовальщик из будущего
Шрифт:
– Руки хоть развяжите, – буркнул Олег, поворачиваясь к воинам спиной.
Тот, что был помоложе, фыркнул насмешливо. Гридень постарше молча вытащил нож и разрезал путы обоим пленникам.
Растирая руки, Сухов уселся на кожаный мешок с чем-то мягким. Меха? Да какая ему разница… Он нынче такой же товар, как и эта «мягкая рухлядь» под его седалищем.
– Что нам будет? – спросил Пончик, потирая руки. Руки тряслись. – Какие-то марки… Что за марки? Почтовые?
Олег вздохнул.
– Чует моя душа, хевдинг хочет выручить за нас две марки серебра, – сказал он скучно. – Ну, это что-то вроде денег.
– Выручить? – с трудом доходило до Шурика. – Он нас что, продать хочет?
– Кстати, да. На невольничьем торгу…
– С ума сойти…
О борт плюхала волна, и это слышалось отчетливо. Внезапно шатер на корме пошел волнами и отпахнул полог, выпуская… попа. Самого настоящего попа – огромного ромея-византийца, всего в длинном и черном. И сам черняв, бородой зарос – один нос торчит, а на груди болтается золотой крест. Христианин?
– Пончик! – зашипел Олег, тормоша товарища. – Спроси его! Ты ж врач, латынь должен знать.
– А чего спрашивать? – растерялся Пончев.
– Ну хоть год какой, узнай!
– А-а… Здравствуйте, батюшка! – ляпнул Шурик на корявой латыни.
Поп обрадовался.
– Здравствуй, сын мой! – молвил он басом. – Как звать тебя?
– Меня?.. По… Александр! А вас?
– Зови меня отцом Агапитом. Крещен ли?
– Да нет… – застеснялся Пончик. – Отец Агапит, а какой ныне год на дворе?
– Шесть тысяч триста шестьдесят шестой от Сотворения мира, сын мой.
– Понятно… – протянул Шурка, вычитая. – Восемьсот пятьдесят восьмой год нашей эры… Олег, слышишь? Восемьсот пятьдесят восьмой! О-ох…
– Слышу, не глухой… – проворчал Олег, чувствуя, как все сжимается внутри.
– Вы сами из Константинополя будете? – спросил Пончик, лишь бы что-то спросить.
Священник величественно кивнул.
– Вдвойне приятно слышать имя истинное, – сказал он. – Тавроскифы, что на полдень от Русии, переиначили столицу Ромейской империи в Царьград, а здешние русы и вовсе Миклагардом зовут ее…
– А куда плывут эти корабли?
– В Аль-дей-гью-борг, – старательно выговорил отец Агапит и улыбнулся, сверкнул крепкими зубами в оторочке из курчавого черного волоса. – А славины то место Ладогой кличут… – Голос попа изменился, приобрел пафос: – Доблестным воинам Асмуда поручено доставить меня в Аль-дей-гью-борг. Самим кесарем Вардой послан я!
Однако Олег торжественностью момента не проникся. Дослушав сбивчивый перевод Шурки, он откинулся на локти.
– Да ну? – равнодушно спросил Олег. – Спроси его, не тот ли это Варда, что великого логофета Феоктиста прирезал?
Пончик наивно перевел, и бедного отца Агапита аж шатнуло.
Ромей побледнел и, быстро крестясь, шмыгнул обратно в шатер. Скрипнула палуба, раздраженно загремели железяки. Олег усмехнулся. Странно, но страх и напряжение отпустили его совершенно. Ромей здорово ему помог. Теперь, когда Олег сориентировался во времени и пространстве, стало как-то легче и проще. А Пончик ныл, потирая дрожавшие руки:
– Господи, господи…
– Перестань, – буркнул Олег, – и без тебя тошно…
На берегу протрубил рог, созывая людей к отплытию. Лодья качнулась. По трапу затопали… как их и назвать-то, не знаешь… Бойцы? Гребцы? Гридни? Короче, экипаж затопал.
Гулко загудели доски палуб, разнеслись зычные окрики. На корму, к правилу, пробрался Вольгаст тиун и уселся на высокое сиденье кормщика – далеко с него видать, ничто и никто не застит пейзажи «включенные и обрамляющие». Драконий хвост, в который вытягивалась корма, поднимался над головой кормщика изящным завитком. А старинушка, хоть и худ, да жилист – вон, плечи какие! Костлявые, спору нет, но сила в них еще держится.
Раздалась зычная команда – Олег узнал голос хевдинга. Лодью развернуло и подхватило течением.
Гребцы, поплевав на ладони, взялись за отполированные рукояти. С бурлением и плеском ударили весла, выводя лодьи на простор речной волны. Олегу хорошо были видны гребцы на дубовых скамьях, вернее, их спины, то пригибавшиеся, то откидывавшиеся, с проступавшим витьем мышц. Но он старался не смотреть в их сторону. Было стыдно и неловко до поджимания пальцев. Он тут образованнее любого, но именно его низвели до рабского состояния и везут на продажу. Срам-то какой… И ничего ведь уже не исправишь! Пленили тебя? Пленили. Даже хуже – сам сдался… Ну, хватит. Опять, по новой? Не смог удержать волю, думай теперь, как ее вернуть…
Разнеслась новая команда, гридни уложили мокрые весла на подставки в виде буквы «Т». Двое лбов кинулись к мачте. Парус тяжелым свертком примотан был к длинному рею. Не два, не три, а целый десяток вожжей-шкотов свисал с его нижней шкаторины.
Лодейники быстро разобрались и потянули ременные шкоты. Ветрило поползло, разворачиваясь, вниз и наполнилось ветром, выгладило складки. Заскрипели снасти, и лодью повлекло вперед. Сильнее зажурчала вода, разрезаемая острым форштевнем, окованным позеленевшей медью.
На высоких берегах Волхова – местные звали реку Олкога – четко выделялись белые полосы тропинок и темные леса. Русь. Гардарики.
Серая чайка, пронзительно крича, промахнула над полосатым парусом и отвлекла Олега от размышлений. Он поднял глаза на лодейников, коротавших время за веселым трепом, где баснь неуловимо переходила в истину, а правда вдруг выворачивалась выдумкой. Варяги, «морские люди». «Сице бо ся зваху тьи варязи русь…»
Измученного переживаниями Олега сморило. Проснулся он от толчка. Вскинулся, ошарашенный, не разумеющий ничего. Огляделся – и все пережитое грузом осело на душу. Зато картинка за бортом сменилась.
– Подплываем… – робко доложил Пончик. – Угу…
Показались первые избы – с реки они казались приземистыми, будто придавленными земляными крышами, зелеными в цветочек. А дальше вытягивался чисто русский дом – длинный, подобно опрокинутой лодье. Почерневший от времени сруб прикрывался крышей из торфа – этакий продолговатый холм с пещерой-дверью. Некрасиво? Зато зимой тепло. Из дымогона – на острие киля, если уж продолжать аналогию с перевернутым кораблем, – струился легкий дымок. По берегу бежали два пацаненка, один в рубашке, другой голый, но оба с лукошками. Рядом с ними весело скакал огромный лохматый волкодав. Крики ребятни и хриплый лай разносились над бегущей водой – негромкие, но ясные звуки. Где-то прокукарекал петух, замычала корова, ударила секира, разваливая полено. Одинокий рыбак, сидя в кожаной лодке, снял с крючка гнущегося дугою сига и приставил ладонь к глазам, разглядывая проходившие лодьи. С берега накатили запахи – навозом несло, сеном, молоком, свежеструганым деревом.