Меч войны, или Осужденные
Шрифт:
Граф Унгери заходил каждый день. Выслушивал, когда было о чем рассказать, говорил, что еще надо бы поискать. Не упрекал, когда Анже молча качал головой. Разве что взглядом…
Граф Унгери только добавлял душевной муки. Нет, Анже не винил его: у капитана тайной службы свое «так надо». В чем-то они с пресветлым даже, пожалуй, похожи. Вот только не легче от этого.
Отдушиной стали парни из тайной службы. В доме постоянно дежурил десяток – не те, что охраняли сам дом, а для внезапно возникших дел по городу.
Приказ выдвигаться принесли в самом начале обеда.
– Площадь Королевского Правосудия, – отрывисто скомандовал десятник, и похоже было, что он с трудом удерживается от ругани. – Прикрываем короля. Задача – при любом повороте дел его величество должен уйти с площади свободным.
– То есть? – не понял кто-то из парней. – Что там за дела такие, командир?
– Церковь, – объяснил десятник. – Святой Суд. Кто боится анафемы, говорите сразу, возьму других.
Не отозвался никто, но, похоже, только из-за растерянности.
– Я могу пригодиться? – спросил Анже.
– Приказа нет, – буркнул десятник. – У тебя своя работа, парень, не лезь, куда не надо.
И Анже остался один. Доел остывший обед, попытался работать – без толку. Площадь Королевского Правосудия стояла перед глазами. Не зная, что происходит там сейчас, Анже невольно вспоминал видения прошлого. Тягучий звон Колокола Правосудия, толпу на площади, стылый ветер с Реньяны – и неправедный, жестокий суд. Чем дальше, тем невыносимей становилось ожидание. Бывший послушник сидел за столом, вертел в руках перстень пресветлого…
Так и застал его граф Унгери – усталого и растерянного. Впрочем, Готье был не в том состоянии, чтобы замечать душевные метания подчиненных. Спросил:
– Помнишь, ты видел заклинателя, что запугивал людей будто бы гномьими чарами? Сможешь его узнать?
– Смогу.
– Пошли.
Заклинатель оказался здесь же – в кабинете графа, под охраной стражи.
– Он?
– Он, – кивнул Анже.
– Спасибо, можешь идти. А ты, – обратился граф к арестованному, – лучше расскажи сам все о своих делишках. Не будем нагружать палачей лишней работой, верно?
Анже вышел, но успел услышать, как арестант заговорил – быстро, будто боялся, что граф передумает слушать.
3. Луи, отлученный король
Если не получается держать народ в повиновении ни любовью, ни страхом – сойдет и растерянность. На какое-то время. А там, глядишь, что-то изменится. Яснее станет, кому верить, кто прав… хотя бы – кто делает лучше. Ведь у людей простых часто так – кто делает для меня лучше, тот и прав. Потому что добрый и хороший.
И если не можешь доказать,
Выловленный сэром Барти заклинатель для этой цели подходил как нельзя лучше. Помилования ему не обещали, но и за легкую смерть мерзавец выворачивался наизнанку. В толпе нашлись те, кто помнил его рассказы о гномьих бесчинствах; теперь же, всхлипывая и через слово повторяя, насколько глубоко его раскаяние, он топил тех, кто отдавал ему приказы. Отца предстоятеля из монастыря Софии Предстоящей и королевского аббата.
Как же просто объяснилось теперь все, что вот уж несколько месяцев будоражило и пугало людей! Людские козни, как бы ни были они коварны, ничто перед опасностью подлинного раздора с Подземельем; но – как и замысливал граф Унгери – вместе с облегчением толпу охватывал гнев. Все здесь знали, хотя бы из сказок, что такое Смутные Времена.
Поэтому, когда обличенный заклинатель повис в петле, а Луи бросил в толпу обещание так же поступить с теми, кто науськивал преступника сеять рознь, люди на площади взревели:
– Да здравствует король!
И что за беда, если первыми кинули клич люди графа Унгери? Важно, что остальные подхватили…
Право, отец Ипполит проявил недюжинную предусмотрительность, покинув Корварену еще ночью. Пресветлому повезло меньше. Капитан тайной стражи не рискнул казнить светлого отца публично – этот не стал бы признаваться и каяться! – но уже через час после казни заклинателя тело монастырского предстоятеля качалось на той же виселице, а герольды на площадях вещали, что король держит обещания, и объявляли награду за сбежавшего аббата.
Луи вернулся с площади злой. Победа не успокоила его, лишь разбередила. Да и мира с церковью эта победа прибавить не могла.
– Раньше все это надо было! – бросил графу Унгери.
Готье спорить не стал.
Поняв, что его неудержимо тянет сорвать злость, все равно на ком, Луи закрылся в кабинете, велев не беспокоить без крайней надобности. Разумеется, по сравнению с королевским гневом любые надобности казались пустяком; так и вышло, что от тяжелых мыслей короля оторвал лишь пришедший с утренним докладом герцог Эймери.
Когда первый министр вошел в кабинет, Луи сидел перед пустым столом в компании полупустой бутылки и тяжелого меча в изукрашенных серебром алых ножнах.
– Верите, герцог, – сказал тихо, – даже напиться не получается.
– Ваше величество! Вы просидели здесь всю ночь?!
Луи молча кивнул.
– Идите спать, – вздохнул герцог. – Поверьте старику, ваше величество, это лучшее, что можете вы сделать. Оно утихнет, отодвинется… и станет легче.
– Не хочу спать. Спать не хочу, пить не хочу… знаете, герцог, что бы я сейчас сделал с удовольствием, так это подрался. Вот и он, – кивнул на меч, – на войну просится.