Меч войны, или Осужденные
Шрифт:
Серж сам не понял, как вырвался к костру и когда успел выхватить нож. Филипп сидел, хватая ртом воздух и мелко трясясь. Врагов, волков или хотя бы змей, ящериц и пауков рядом с герцогом не наблюдалось. А вот случись что и впрямь серьезное, запоздало похолодел Серж, я б и не узнал: амулет-то работает, десять шагов – и кричи не кричи!
– Ваше высочество? – спросил Серж. Пучок мяты торчал в руках букетом, и бывший королевский рыцарь вдруг испытал острое искушение запихнуть весь этот букет герцогу в рот и заставить съесть прямо так, не дожидаясь отвара.
– Нет, – дернул плечом Филипп, – ничего. Простите, брат Серж. Дурной сон…
Вздохнув,
– Благодарю вас, брат Серж.
А руки-то у его высочества дрожат, отметил Серж. И зубы о горлышко стучат так, что сюда слышно. Запихнул мяту в котелок – хорошо, воды с вечера принес! – отгреб из костра углей…
– Ваше высочество, это был всего лишь сон.
– Да, но… – Филипп опустил фляжку, отер рот. – Скажите, брат Серж… разве вы не верите, что иные сны посылает нам Господь, желая предостеречь или наставить? А иные – Нечистый, в искушение?
– Может быть, – пожал плечами Серж. – Я, признаться, не считаю себя настолько просветленным, чтобы судить о подобном. Кто же, по вашему разумению, послал вам нынешний сон?
– Боюсь даже предполагать. Брат Серж, вы… я понимаю, что вы не должны безоглядно мне верить, но все же поверьте – я не хочу себе таргальской короны! Не хочу!!
Свет Господень, с чего он снова про корону?! Серж утвердил котелок в горячих углях, подсел к герцогу:
– Расскажите мне ваш дурной сон, ваше высочество, и давайте вместе решим, от Господа ли он.
Вспоминать, а тем более рассказывать свой кошмар Филиппу явно не хотелось. Но все же, временами прикладываясь к фляжке, крупно вздрагивая и нервно оглядываясь на тьму за спиной, герцог рассказал. Приснилось ему, что они с Сержем благополучно добрались до Корварены, граф Унгери милосердно упрятал герцога в надежную королевскую тюрьму, и все было замечательно, пока Луи, этот безответственный мальчишка Луи, не надумал обидеться!
– То есть как – обидеться? – не понял Серж. – На кого?
– Да на церковников же! – едва не плача, объяснил Филипп. – Надоели, говорит, раз так хотят другого короля, пусть им будет другой король, а я к Егорию жить поеду, там интересно! Нет, ну, брат Серж, ну на что это похоже?!
– На дурной сон, – успокаивающе заверил Серж. – Всего лишь на дурной сон.
– Вы только представьте, брат Серж, – Филиппа передернуло, – открывается дверь, и стоит там отец Ипполит, в этой их… торжественной, как она… ладно, неважно! И говорит: «Выходите, ваше величество, корона ждет!» Брат Серж, ну хоть вы-то должны понимать!..
– Понимаю, – вздохнул Серж. – Выпейте еще, ваше высочество, и ложитесь спать. Если вы не хотите, чтобы ваш сон оказался пророческим, мы должны добраться до Корварены раньше отца Ипполита и обо всем рассказать графу Унгери. Он придумает, что делать.
Влить в него еще глоток вина, укутать одеялом… положить, как ребенка, на бочок… Ох, ваше высочество, ваше высочество, как же счастливы будете вы в тот день, когда у молодого короля родится наследник! Верю я вам, конечно же, верю…
– Брат Серж, – пробормотал, уже засыпая, – ну посудите сами, ну какой из меня король… ну не такой же я, в самом деле, дурень, чтоб всерьез полагать, что смогу править лучше кузена Луи… да меня ж там съедят, брат Се-ерж…
– Спите, ваше высочество, спите. – Серж подгреб к котелку побольше углей и тоже лег. Будем надеяться, что герцогу не приснится еще один кошмар…
4. Благородный Гирандж иль-Маруни,
В свои далеко не молодые годы господин Гирандж иль-Маруни предпочитал ездить верхом, но этим вечером он изменил своей привычке и велел заложить карету. Устал. Устал так, что не осталось сил горделиво красоваться в седле, а хотелось откинуть голову на подушки, закрыть глаза и – нет, не выбросить из головы дурные вести, но поразмыслить над ними отстраненно, неторопливо и обстоятельно.
В последние дни новости так и сыпались на голову первого министра – вот только хороших среди них что-то не было. Мятежная Вентала наглухо перекрыла подвоз товаров из халифата – и, что куда хуже, движение караванов на восток. Все-таки взбунтовался Габар, и теперь цены на хлеб в столице таковы, что проще обходиться одним мясом. Как ни странно, все еще балансирует на грани верности Марудж: тамошнего наместника, благородного иль-Тенгази, маруджанцы не бог весть как любят, но и вешать не станут. А вот если сам он решится поддержать Диарталу, провинция вспыхнет вмиг…
В довершение всего, голубь из Таргалы принес весть о гибели Меча императора. Гибели нелепой, глупой и страшной: командующего императорским войском нашли утром в собственной постели уже остывшим, непривычно бледным и с прокушенной в трех местах шеей. И – ни капли крови на простынях. Выпили. Местные жители – после отступления от Себасты лагерь располагался на полях возле какой-то Господом позабытой деревеньки – в один голос утверждали, что высасывать дочиста кровь способны лишь гномьи ручные зверушки – те, что ищут для них воду и рудные жилы под землей. Самых наглых из допрошенных селян для острастки повесили, но свое черное дело они сделали – паника не только распространилась среди солдат, но и захватила часть командиров.
Следовало признать, что таргальская кампания опасно близка к провалу; но как раз этого Омерхад признавать не хотел. Император гневался, попадаться ему под горячую руку стало совсем уж опасно, однако первый министр находился при владыке почти неотлучно. Благородный Гирандж иль-Маруни считал ниже своего достоинства идти легкими путями: сказаться больным, изобрести для себя поручение подальше от столицы и убедить владыку в необходимости оного, наконец, отправиться на поклонение святыням во исполнение планов сиятельного. Все это – лишь способы сохранить голову, пересидев грозу в безопасности, а собственная голова давно уж не являлась для министра наипервейшей ценностью. Что жизнь? – миг под луной; сегодня или завтра, через год или десять, но путь твой оборвется неизбежно. Так стоить ли длить его ценою отказа от того, что дорого тебе?
Гирандж иль-Маруни ценил пряную остроту придворной жизни с ее вечными интригами, тайнами, непрочными союзами, этот танец на лезвии сабли, между милостями и опалой, а то и плахой. Пожалуй, именно поэтому он так тепло относился к зятю, благородному иль-Джамидеру – Ферхади тоже знал и любил этот вкус, хоть и обретал его иначе. Лев Ич-Тойвина, бесшабашный удалец, тоже танцевал на лезвии сабли – в честном бою, на императорской охоте, на пирушках и поединках, в погоне за красавицами. Безрассудный, он не отмерял риск малой мерой; глядя на зятя, господин иль-Маруни неизменно вспоминал его батюшку, с которым в свое время был весьма дружен. Похож, ой похож! И пусть безрассудное удальство отца проявлялось иначе – что за беда! Одна порода; кровь великих, не застоявшаяся в жилах, как у владыки, а играющая, словно молодое вино.