Меченый Маршал
Шрифт:
Дмитрий, уверенный, что его услышат, негромко позвал:
— Тамош!
— Да, господин — отозвался ожидавший его приказов верный друг и оруженосец. — Де Лоншана с лучшими лошадьми и двумя слугами — в Фивы. Привезти отца Фрицци из командорства, и сообщить его высочеству о том, что случилось. Здесь все привести в порядок. Вызвать женщин из деревни. После соборования пусть обмоют, и положат ее в каминном зале. Ставрос пусть едет к своему знакомому пизанцу — управляющему, и заказывает в мраморном карьере госпитальеров саркофаг. Похороны через два дня — и чтобы все было готово! У меня в комнате запереть ставни, принести туда две больших амфоры
Тамош, сдерживая рыдания, пятясь, вышел из комнаты, и плотно притворил за собой дверь. Оставшись один, Дмитрий сделал несколько тяжелых шагов, словно ноги отказывались ему подчиняться, и склонился над лицом Анны.
За последующие дни Дмитрий отдал единственное распоряжение — похоронить Анну и мертворожденного сына в подземелье замковой часовни. Хоронили ее очень скромно, но, не смотря на это, все крестьяне его лена пришли в замок, чтобы проводить в последний путь свою госпожу.
Отец Фрицци исполнил все, что от него требовалось, и попробовал поддержать Дмитрия словами утешения, но тот лишь отмахнулся от капеллана тамплиеров, как от назойливой мухи. Перед тем как позволить закрыть гроб, Дмитрий поцеловал остывшие губы, и закрепил на саване свою фибулу-оберег с солнечным колесом.
Все эти дни Дмитрий пил не пьянея, так что к тому часу, когда двери склепа закрылись за похоронной процессией, на него страшно было смотреть. Оставшись к концу дня один в своих покоях, он долго ходил от стены к стене и пытался разговаривать сам с собой. Потом, словно приняв тяжелое решение, потребовал оседлать коня и отказавшись от сопровождения, покинул замок.
Греческая церковь на окраине селения, обойденная господским вниманием, и посещаемая лишь окрестными крестьянами, если и не пришла в запустение, то вид имела далеко не цветущий. На его стук в затворенные на ночь врата, из глубины послышались шаркающие шаги, и на пороге появился служка с метлой.
— Где Дионисос? — спросил его по-гречески Дмитрий.
— У… у себя д-дома — заикаясь, ответил маленький сморщенный старичок, для которого видеть сеньора и разговаривать с ним, было все равно, что встретить на улице Георгия Победоносца.
— Зови его сюда, говори, что господин ждет.
Служка, бросив на пороге метлу, стрелой помчался к располагавшемуся здесь же неподалеку дому священника. Через несколько минут, оправляя на себе только что надетую рясу, перед ним стоял отец Дионисос.
— Ну, здравствуй, отче, — глухо произнес Дмитрий, — исповедаться тебе хочу, примешь?
— Долг пастыря помочь любому христианину обратиться ко Всевышнему, — в голосе Дионисоса звучало искреннее сострадание.
Они прошли внутрь, и приготовились к таинству, которое Дмитрий едва помнил со времен своего так рано оборвавшегося детства в Киеве. Дионисос с помощью служки облачился в свои, лучшие одежды, зажег свечи сначала у алтаря, затем в притворах и, прочитав молитву, повлек за собой Дмитрия в окружение икон.
— Не постился ты перед таинством, сын мой, но я правом духовного пастыря освобождаю тебя от говения — начал Дионисос.
Дмитрий никогда не видел его во время службы и был удивлен, насколько изменился в церкви этот человек, которого он считал жуликом и прохиндеем.
— Исповедуем мы, многогрешные, Господу Богу Вседержителю, во Святей Троице славимому и поклоняемому Отцу и Сыну и Святому Духу, все наши
— Я грешен, отец, очень грешен — проговорил Дмитрий.
— Никтоже согреших на земли от века, якоже согреших аз, окаянный и блудный! Расскажи о своих грехах и покайся. Бог милостив и может простить любого человека, аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и тебе Отец наш Небесный.
— Влекомый своекорыстием и бесовской гордыней, я покинул лоно православной церкви, в которой был рожден и крещен, и обратился в римскую веру, — слова, выученные в детстве, сами собой всплывали в памяти, — согрешил забвением о будущей вечной жизни, непамятованием о своей смерти, и страшном суде, и неразумной, пристрастной привязанностью к земной жизни и ее удовольствиям и делам. Я убивал, отец, и проливал христианскую кровь. Я не исполнял обетов, и наказан за это так, что страшнее не бывает.
— Знаю, сын мой, согрешил ты несохранением обетов, данных нами при крещении, но во всем солгал и преступил, и непотребным себя соделал пред лицом Божиим — отвечал, как и требовал того обряд причастия, Диониос.
Далее Дмитрий, потерявший от горя всяческую осторожность, под воздействием возвышенной атмосферы византийского обряда, не таясь, рассказал обомлевшему священнику обо всем, что произошло с ним в последнее время.
Тот, прознав о похищении тамплиерами Плащаницы, и о гробнице короля Бонифация, сперва чуть не потерял дар речи, но затем взял себя в руки, закончил исповедь, и вместе с Дмитрием прочел «Отче наш…» и покаянную молитву: «Каемся, что прогневали Господа Бога нашего всеми своими грехами, искренно об этом жалеем, и желаем всевозможно воздерживаться от грехов наших, и исправляться. Господи Боже наш, со слезами молим Тебя, Спаса нашего, помоги нам утвердиться в святом намерении жить по-христиански, а исповеданные нами грехи прости, яко Благ и Человеколюбец».
Получив епитимью на семидневный пост и молитвенное покаяние, очистившийся душой Дмитрий пообещал щедрые пожертвования храму, тепло распрощался с Дионисосом, и отправился обратно в замок.
Наутро, дав распоряжение оторопевшему Ставросу лично отвезти в греческий храм пятьдесят золотых, он взял с собой Тамоша и отправился в Фивы.
Они двигались медленно, жалея коней, и на самом въезде в город их догнали запыхавшиеся Хакенсборн и Ставрос. Бедный мул под толстячком шатался от усталости и в конце концов, лишившись сил рухнул на дорогу. Было ясно, что произошло что-то из ряда вон выходящее.
Хакенсборн уж было приготовился давать ответ на немой вопрос своего господина, но не дав рыцарю и рта раскрыть Ставрос начал пищать, не обращая ни на что внимания:
— Сир, мне страшно оставаться в Вази. Там что-то жуткое началось. Только я отвез по вашему приказу пожертвование, как Дионисос тут же стал собираться в дорогу. Служке своему, который мне, уж не обессудьте, доносит все, что происходит в церкви, он втайне сообщил, что едет в Фессалоники, а потом в Константинополь, к самому патриарху. Тот, служка сказал, был доволен так, как никогда раньше. Будто что-то распирало его изнутри. Взял телегу, и отправился, прихватив с собой зачем-то церковного старосту. А почти сразу после вашего отъезда приехали два пизанца, что везли товар из Фессалоник. И Дионисоса, и старосту они нашли на дороге без коня и телеги, зарезанными. А ведь разбойников в наших местах, благодаря вашей милости, нет давным-давно.