Меченый
Шрифт:
Мигом оказываюсь на ногах, раздеваюсь до нижней рубашки и, нащупав самый влажный участок ткани, скручиваю ее жгутом. А потом припадаю к ней губами.
– Пи-и-ить…
Вздрагиваю, как от удара. Пялюсь в темноту. Потом опускаюсь на пол рядом с Бездушным и осторожно прикасаюсь ладонью к его лбу.
Кожа сухая и очень горячая.
В памяти, как по заказу, всплывает фраза из заученного наизусть «Жизненника» [107] :
«При длительном недостатке живительной влаги человек начинает испытывать жажду. Сначала у него пересыхают
107
«Жизненник» – местный учебник врачевания врачебной науки.
– Он умрет… Сам… – с кривой усмешкой шепчу я. – За ним – я…
А через мгновение с ужасом понимаю, что моя рука уже прижимает мокрую ткань к его губам.
– Спасибо, Ларка… – шепчет Кром. И у меня обрывается сердце: в его голосе я чувствую ЛЮБОВЬ! Ту самую, настоящую. О которой мне столько рассказывала мама.
Закусываю губу и невидящим взглядом таращусь во тьму. Пытаясь как можно точнее вспомнить то, что брат Димитрий говорил о слугах Двуликого. Вернее, об испытываемых ими чувствах:
«Бездушные – это оболочка, несущая в себе отпечаток воли Бога-Отступника. Живое воплощение его желания убивать. Поэтому они испытывают только половину чувств, доступных обычному человеку. И эта половина – темная.
Злость… Бешенство… Отвращение… Презрение… Ненависть… – слуги Двуликого живут и дышат Тьмой. И в этой Тьме нет ни одной светлой искорки.
Как бы вы ни старались, Бездушные никогда не почувствуют ни нежности, ни уважения, ни любви, ни сострадания. Они ненавидят даже своих родных – мать, которая подарила им жизнь. Отца, чья кровь струится в их жилах. Детей, которых они породили. И эта ненависть выжигает их изнутри.
Не ищите в них Света. Ибо его в них нет».
«Не ищите в них света. Ибо в них его нет», – мысленно повторяю я. Потом склоняюсь над Кромом и смотрю на его лицо, пытаясь найти на нем отблески души [108] …
Вертикальной складки между вечно насупленными бровями нет. Куда-то делись и морщины вокруг рта. Обычно плотно сжатые губы расслаблены и жадно тянутся к влажной ткани.
Взгляд падает на жуткий шрам на его щеке. Пугаюсь. А потом мысленно усмехаюсь: это не отблеск души, а след пережитого.
108
«Морщины – отблески души». Местная поговорка.
Кадык, обтянутый кожей, дергается вверх-вниз, и я снова слышу горячечный шепот. На этот раз не мольбу, а утверждение:
– Какая ты у меня красивая…
Отшатываюсь. С ужасом вспоминаю, что сижу в одной нижней рубашке. Вспыхиваю… и криво усмехаюсь, сообразив, что это говорится не мне. А той самой Ларке, о которой он бредит все эти двое суток.
Снова склоняюсь над его лицом и, подумав, выжимаю на его губы еще одну капельку воды.
– Спасибо, Ларка… – снова хрипит Кром. А потом открывает глаза.
В них – Бездна. Бездна благодарности. И такая искренняя любовь, что у меня захватывает дух и начинает щипать глаза.
– Еще… – просит Бездушный. – Хотя бы глоток…
– Воды нет, – выдыхаю я. – Совсем. Это – роса. С моего камзола…
Взгляд тускнеет. Губы сжимаются. А между бровей снова появляется глубокая вертикальная складка.
– В балке… родник…
– Там волки…
– Ясно… – одними губами произносит он и затихает.
Ненадолго. Минут на десять. Потом осторожно перекатывается на правый бок и пытается встать.
Превращаюсь в слух: при таком количестве незаживших ран он долженстонать от боли. Или хотя бы скрипеть зубами!
Ан нет – молча становится на колени, встает, поправляет чекан и шагает в угол. К здоровенному сундуку, окованному железными полосами.
«Поднимет крышку – начнут кровоточить раны…» – мысленно вздыхаю я, вскакиваю на ноги и успеваю помочь до того, как он до нее дотягивается.
– Спасибо, – шепчет Кром. С самой настоящей благодарностью! И не к какой-то там Ларке, а ко мне!!!
«В них нет Света? – ошалело спрашиваю себя я. – А это что?!»
Он нагибается. Медленно-медленно достает из сундука гнутый котелок, выпрямляется и, пошатнувшись, поворачивается к двери.
– Ты куда? – спрашиваю его я.
– За водой…
И улыбается.
Неуверенно.
Так, как будто не делал этого с самого детства.
Глава 19
Кром Меченый
Второй день первой десятины третьего лиственя
Три из четырех переметных сум, позаимствованных мною у вассалов графа Варлана взамен наших, сгоревших вместе с постоялым двором, оказались разодраны, а их содержимое – разбросано по поляне. Впрочем, большая часть их несъедобного содержимого не пострадала. Да и съедобного – тоже: волки не позарились ни на сверток с вареной репой, ни на десяток головок чеснока, ни на полотняные мешочки с крупами и зерном. А также не тронули склянки с целебными мазями, связки арбалетных болтов и инструменты для ремонта сбруи. Зато вымазали в крови почти всю сменную одежду, погрызли кожаные фляги с водой и вином и сожрали все вяленое мясо, овечий сыр и вареные яйца.
Поэтому к охотничьему домику я возвращался с добычей: в полотняном мешке, найденном мною в одной из сумок, находились крупы, остатки овощей, пять когда-то чистых нижних рубах, трое штанов, четыре десятка арбалетных болтов. И кое-какая мелочь вроде свертка с мыльным корнем, двух баночек целебной мази и кусков ткани, используемой для перевязки ран. А у меня на поясе висел трофейный арбалет – неплохое средство для выживания. Особенно для тех, кто не в состоянии нормально передвигаться. И может пользоваться только одной рукой.