Мечи Дня и Ночи
Шрифт:
— Пропади они пропадом, эти пророчества, — сказал Гильден. — Почему бы ей просто не сказать нам, что мы должны делать?
— На этот вопрос нелегко ответить. В разговоре со мной она сказала, что будущее не одно — их много. На них влияет каждое решение, которое мы принимаем. Мы можем пойти к храму. Можем двинуться в Сигус. Можем остаться здесь и вообще ничего не делать. Одни могут пойти, а другие остаться. Каждое из этих решений может привести к десяткам возможных исходов. Уверенными нельзя быть ни в чем. Я догадываюсь, что Устарте предвидела для нас большие возможности, но не смела направить нас
— Для меня это чересчур мудрено, — сказал Гильден. — Может, есть и такое будущее, где Вечная просто исчезнет, как облачко пыли? — Его замечание разрядило накалившиеся страсти, и солдаты заухмылялись.
— Ключ ко всему, — сказал Скилганнон, когда смешки поутихли, — это источник магии. Если его уничтожить, не станет ни джиамадов, ни Возрожденных, а в конечном счете не станет и Вечной. Мир снова будет принадлежать людям. Поразмыслите над этим. Когда медведь режет ваш скот, вы не дожидаетесь, чтобы он снова пришел на пастбище. Вы ищете, где он залег, и убиваете зверя. Логово, которое ищем мы, — это храм. Только там будет выиграна война.
— Спор — вещь полезная, — заговорил Алагир, — но одно я знаю наверняка. Голос велел мне следовать за Скилганноном. И сказал, что надежда дренаев — в моих руках. Я поеду к этому храму. Один, если понадобится.
— Как у тебя только язык повернулся сказать такое! — огорчился Гильден. — Мы все пойдем за тобой. Я и в адский огонь пойду, если ты прикажешь.
— В бордель-то на прошлой неделе небось не пошел, — загоготал Багалан. — Бросил его одного с козломордой шлюхой.
— Так ведь тогда он еще не был Бронзовым Князем, — широко усмехнулся Гильден.
Разговор перешел к более прозаическим делам вроде покупки провизии и платы за проезд по реке. Обсуждение прервал дозорный, за которым ехал темноволосый воин на гнедом коне.
— Он заявляет, что знает Скилганнона, — сказал дозорный.
— Что тебе здесь нужно, Декадо? — поднявшись, спросил Скилганнон.
Когда он назвал это имя, все замолчали. Каждый был наслышан о знаменитом убийце.
— Я приехал сказать тебе, родич, что Аскари сейчас находится в лагере вожака джиамадов. Стави — так она его, помнится, называла.
— О чем это ты толкуешь?
— Он ее друг. Купец, кажется.
— Ставут — вожак джиамадов?
Гильден вкратце рассказал, что произошло вчера между ним и Ставутом.
— И сколько же у него джиамадов? — спросил Скилганнон.
— На мой взгляд, около полусотни, — сказал Декадо.
— Они могут нам пригодиться.
— Мы в животных не нуждаемся, — возразил Гильден. — Мы сражаемся по-людски.
— Мы еще не знаем, что нам понадобится, — сказал Скилганнон. — Чтобы выиграть войну, надо пользоваться всем доступным тебе оружием. Не зря же люди в давние времена стали приручать лошадей, Гильден. Вечная непременно вышлет войско, чтобы нам помешать. По-твоему, там будут одни только люди? Мы с вами переживаем странные дни. К нам вернулись Бронзовые Доспехи и топор Друсса-Легенды. Я, умерший тысячу лет назад, тоже здесь. А безобидный купец каким-то образом собрал стаю зверей, которые могут помочь нам в бою. Я воспользуюсь ими, если только это возможно.
Сказав это, Скилганнон оседлал белого жеребца, сел на него и спросил Декадо:
— Где они?
— Милях в десяти на восток и немного на север. Увидишь гряду холмов, наверху растет лес. Там они и остановились.
— Выступайте к городу, о котором ты говорил, — сказал Скилганнон Алагиру. — Я вас догоню. Через горы идет армия Вечной, поэтому не забывай высылать дозорных.
Он уехал. Декадо спешился.
— Я бы поел чего-нибудь, — сказал он.
Солдат по приказу Алагира принес миску похлебки и сухарей, но в разговор с ним никто не вступал. Декадо, сев немного в стороне от других, принялся за еду.
— Говорят, он маньяк, сумасшедший, — тихо сообщил Алагиру Гильден.
— У маньяка хороший слух, — подал голос Декадо. — Если хотите посудачить обо мне, отойдите подальше. А еще лучше дождитесь, когда я усну. — Через некоторое время он доел и тут же улегся спать.
— Я слышал о нем, — сказал Алагир, отойдя с Гильденом на край лагеря. — Хладнокровный, смертельно опасный и не знающий милосердия. Однако он воин и может быть нам полезен.
— Со зверьми и безумцами мы славы себе не стяжаем, дружище.
— Слава мне не нужна. Только бы жили дренаи.
... Гильден вспоминал это разговор, возвращаясь из разведки. В голосе Алагира слышались печаль и немалый страх. Алагиру как Легендарному полагалось сражаться за свою родину — как Бронзовому Князю ему полагалось творить чудеса.
Скилганнон покинул Легендарных в сумрачном настроении. Хорошие, храбрые ребята. Глаза у них так и горят от нетерпения сразиться за родную страну. Молодо-зелено. В нем они видят своего сверстника, преисполненного такими же стремлениями. Скилганнон впервые почувствовал себя мошенником. Что он утратил и что приобрел — если приобрел, — прожив свой век? Он пожилой человек в молодом теле, и его взгляды на мир загрязнены деяниями его прошлой жизни. Он обещал Легендарным, что в случае их победы мир снова будет принадлежать людям. В его устах это звучало как нечто достойное, как благородная цель, за которую и умереть не жалко.
Он ехал под звездами, ставшими на тысячу лет старше. Что же изменилось за это время в хваленом мире людей? Сильные все так же норовят подчинить себе слабых. Войска все так же вторгаются в чужие страны, убивают и жгут. Что же изменится, если верх одержит так называемое правое дело? Колесо добра и зла так и будет вращаться. Добро ненадолго восторжествует, но затем колесо снова совершит оборот.
Вот она, неприкрытая истина: если он даже сумеет уничтожить источник магии, в один прекрасный день будет найден другой.
Но если так рассуждать, то со злом вовсе не стоит сражаться. Проще пожать плечами и поговорить о крутящихся колесах. Возможно, опыт прожитых лет неизбежно ведет к философии отчаяния и примирения.
От трудных мыслей Скилганнона отвлекала сила и грация его скакуна. Бока белого сверкали при свете луны. Не лучший конь для того, кто хочет остаться незамеченным, с усмешкой подумал воин. На душе у него стало светлее. В этой жизни человек только и может: сражаться за то, что считает правым, не размышляя о грядущих поколениях и вечной тщете людских мечтаний.