Мечтатель
Шрифт:
Ольга расхохоталась и взглянула на него.
— Нет, пожалуйста, не смейтесь, а то я ещё больше влюблюсь в вас.
— Вы совсем сумасшедший, — сказала Ольга, краснея.
— Иногда я думаю: может быть, она насмехается надо мной только для того, чтобы ещё более смутить меня. Ведь когда колют гусей и уток, им сначала слегка протыкают голову. От этого они распухают и делаются ещё вкуснее.
Ольга отвечала, возмущённая:
— Я так не делаю. Пожалуйста, не воображайте этого.
Она встала, хотела уйти.
— Если
— Отца нет дома.
— Ну что же. Ведь я хочу видеть собственно вас. Но вы, Ольга, сегодня ужасно злы и несговорчивы. Я не могу добиться от вас ни одного ласкового слова. Вы меня не замечаете, вы меня уничтожаете.
Ольга опять засмеялась.
— У Берре тоже есть дочь, — сказал Роландсен. — Её зовут Перниллой. Я уже был там и всё разузнал. Её отец надувает меха в церковном органе.
— Что же, вы хотите, чтобы у вас на каждом пальце было по возлюбленной? — спросила Ольга откровенно.
— Мою невесту звали Мария ван Лоос, — отвечал он. — Но мы разошлись. Можете сами спросить у неё. Она скоро уезжает.
— Сейчас иду, мать, — закричала девушка в окно.
— Ваша мать вас не звала, она только посмотрела на вас.
— Да, но я знаю, что ей нужно.
— Вот как. Ну, теперь я пойду. Видите, Ольга, вы также знаете то, чего я хочу, но вы мне не отвечаете как матери. Да, я иду.
Она отворила дверь. Теперь ей, вероятно, показалось, что он уже не такой рассудительный, и он хотел восстановить себя в её глазах. Для чего же оставлять её в этом мнении?
Он стал говорить о смерти и был при этом очень комичен: теперь он скоро умрёт, и он даже не особенно огорчится этим. Но похороны он устроит по своему вкусу. Он сам отобьёт себе колокол, а язык сделает из бычачьей ноги; вот до чего он был глуп. А пастор встанет на его могилу и скажет самую короткую речь в мире: «Я знаю, что ты теперь мёртв и бессилен».
Но Ольга порядочно скучала и уж не конфузилась. На шее у неё была красная лента, так что она имела вид настоящей дамы и никто уже не мог бы разглядеть булавки.
«Однако надо мне, как следует, восстановить свою репутацию в её глазах», — думал Роландсен. Он сказал:
— Я полагал, что из этого что-нибудь выйдет. Моя прежняя невеста, живущая у пастора, столько пометила мне заглавных букв, что мне кажется, будто на всём, что у меня есть, написано Ольга Роландсен. Мне думалось, что это небесное предзнаменование. А теперь позвольте откланяться и поблагодарить вас за сегодняшний день!
И Роландсен приподнял шляпу и ушёл. Вот как рассудительно окончил он свою речь. Как странно, если она не помечтает о нём.
Да что же такое случилось в самом деле? Его отстранила даже дочь кистера! Прекрасно! А не было ли всё это притворством? Она видела, что он подходит к ней; зачем же она продолжала сидеть у двери? И зачем она расфрантилась, надев красную шёлковую ленточку, точно настоящая дама?
Но один из ближайших вечеров совершенно разбил все предположения Роландсена. Сидя у окна, он увидел, что Ольга пошла в лавку к Макку.
Она пробыла там до позднего вечера, а когда она шла домой, её сопровождал Фридрих и Элиза. Гордый Роландсен должен был бы преблагополучно остаться на месте и наладить какую-нибудь коротенькую песенку или равнодушно побарабанить пальцами, продолжая заниматься своим делом; но вместо этого он схватил шляпу и устремился в лес. Он сделал большой обход и вышел на дорогу далеко впереди них. Здесь он остановился и передохнул. Потом пошёл к ним навстречу.
Но гуляющие шли невероятно долго. Роландсен ещё до сих пор не видел и не слышал их. Он посвистывал и напевал себе под нос, точно они спрятались где-нибудь в лесу и наблюдали за ним. Наконец, они показались. Они шли невозможно медленно для такого позднего часа и нисколько не торопились разойтись по домам.
Длинный Роландсен пошёл им навстречу; во рту у него была длинная соломинка, а в петлицу он воткнул ветку вербы. Когда они поравнялись, мужчины поклонились, а дамы кивнули головой.
— Как вам жарко, — сказал Фридрих. — Где вы были?
Роландсен отвечал ему через плечо:
— Это весна; я иду ей навстречу.
Никакой болтовни, лишь одна ясная определённость. Как медленно, равнодушно и непоколебимо прошёл он мимо них; он даже осмелился взглянуть на Элизу Макк сверху вниз. Но лишь только они скрылись из вида, как всё его величие пропало, он сделался расстроенным и удручённым. Ольга не играла тут никакой роли. Как только он вспомнил о ней, он вытащил из кармана булавку, разломал её на кусочки и бросил.
Но с ними была Элиза, дочь Макка, высокая и смуглая; когда она улыбалась, слегка виднелись её белые зубы. Её послал сюда сам Бог. Она не сказала ни одного слова и, может быть, уже завтра уедет домой. Гибли все его надежды.
Прекрасно.
Но дома, на станции, его ждала йомфру ван Лоос. Он уже сказал ей однажды что-то, что прошло, прошло и лучше бы ей уехать. А йомфру ван Лоос отвечала, что не заставит себя дважды повторять это: прощай. А теперь она опять была тут и ждала его.
— Вот тебе обещанный мной кисет для табаку, — сказала она. — Если ты не пренебрежёшь им.
Он его не взял и ответил:
— Кисет для табаку? Мне не нужно таких кисетов.
— Вот как, — произнесла она и отдёрнула свою руку.
Но он принудил себя ещё прибавить:
— Не может быть, чтобы вы обещали его мне. Подумайте-ка хорошенько. Не пастору ли? Женатому человеку.
Она не поняла, каких усилий стоила ему эта маленькая шутка, и не могла удержаться, чтобы не сказать:
— Я видела дам, шедших по дороге. Вероятно, ты за ними и гонялся?
— А вам не всё ли равно?