Мечтатели
Шрифт:
Томас, уже полностью одетый, возвращается из спальни и замечает: что-то произошло.
Томас. Что такое? Что у вас стряслось?..
Молчание.
Мне знать не положено?
Мария (упрямо, обоим). Не понимаю, почему вы не способны выпутаться из этого положения.
Томас. Ну что, сыщика все по-прежнему отвергают?..
Мария пожимает плечами.
Так я и думал. (Секунду-другую беспомощно стоит перед ними, хочет уйти, но возвращается. Смотрит на Ансельма.) Вот смотрю на тебя и сразу вижу: ты и все же не ты! Ансельм, мы опять, как много лет назад, сидели вдвоем чуть не ночь напролет, забыв о времени. И ты соглашался со мной. В том числе и касательно сыщика!
Нечаянно возникает маленькая
Мария (как бы удивляясь, что сразу этого не сказала). Но можно ведь и передумать.
Ансельм. Налетел на меня как ураган - ну и уговорил! (С нескрываемым, отвращением.) А я не могу постоянно жить в мире, где все охаивают и презирают!
Томас. Сказать, что ты под этим прячешь? Как иной прячет отсутствие пальца? Жизнь у тебя не удалась - вот и все! Другого никто и не ждал!
Ансельм (резко и насмешливо, к Марии). Он всегда жил в своих идеях. Безраздельный владыка бумажного королевства! Отсюда чудовищные излишки самоуверенности и самоуправства. Зато стычки с людьми воспитывают скромность и самоограничение.
Томас. Ансельм?! Разве Йозеф выдумал то, о чем пишет в письме? Или это все мои инсинуации?
Смотрят друг на друга.
Ансельм. Конечно, выдумал.
Томас (резко, нетерпеливо). Мне в общем безразлично, какими разоблачениями он там грозит! Любое из них вполне возможно!
Мария (протестующе). Томас!
Томас (пресекая протест и как бы вызывая Ансельма на откровенность). Есть люди, которые всегда только и знают, что бы могло быть, тогда как другие, вроде сыщиков, знают, что имеет место. Зыбкая неопределенность против твердой уверенности. Привкус возможной перемены. Безадресное чувство - ни симпатии, ни антипатии - меж возвышенным и привычным в мире. Ностальгия, но без родины. Тут все возможно.
Мария. Ну вот, опять теории!
Ансельм. Да, теории. Меткое слово - прямо в точку. Но как страшно, когда теории вмешиваются в жизнь и смерть. (Нервничая, снова берет в руки письмо.)
Томас (горько, обвиняюще, все более страстно). Хорошо, пусть это теории. В юности мы тоже развивали теории. В юности мы знали, что все, ради чего старики "всерьез" живут и умирают, по идее давно стало анахронизмом и жуткой скучищей. Что ни одна добродетель и ни один порок не сравнятся фантастичностью с эллиптическим интегралом или летательным аппаратом. В юности мы знали, что происходящее в реальности совершеннейший пустяк по сравнению с тем, что могло бы произойти! Что весь прогресс человечества заключен в том, что не происходит, а только мыслится, - в человеческой неуверенности и пылкой увлеченности. В юности мы чувствовали: у страстного человека вообще нет чувства, есть только безымянная сила, неистовая, как ураган!!
Ансельм (тоже взволнованно). Да, а теперь я просто знаю, что все это были ошибки юности. Деревья существуют, но ветер их не сотрясает. Этим идеям недостает толики смиренного признания, что все идеи ошибочны и как раз поэтому люди теплые, эмоциональные должны в них верить!
Томас. Смиренный! Ансельм! Ты - смиренный! Ансельм, Ансельм!
Ансельм. Ты вообще-то понимаешь, что это такое?
Томас. Смиренный желает быть последним, то бишь первым от конца! (От возбуждения разражается смехом.) Так ведь и Йозеф пишет о твоем смирении и человеколюбии! Он что, выдумывает?
Ансельм. Йозеф несправедлив! Несправедлив! Но даже в этом он - человек!
Томас. Но ты же любишь Регину? Или ради Йозефа мучаешь ее неизвестностью, заставляешь страдать?!
Мария. Да, Ансельм, в этом есть доля правды.
Томас (еще раз пытаясь его пронять). Ансельм! Какая-то часть тебя отпугивает людей, лишает их всякого желания поделиться с тобой, что-то тебе дать. Они просто не могут этого сделать. Ледяной холод убивает альтруизм, он как дыхание умирающего. И такое
Пауза.
Мария (наконец тоже завершив свой туалет, оживленно). Оба вы чудаки! До меня только сейчас дошло, какие вы упрямцы. Вы хоть словечком о Йозефе перемолвились?..
Оба удивленно оборачиваются к ней, точно услыхав голос из другого мира.
(Смеясь.) Ансельм-то совсем присмирел. Вам бы все же поговорить с Томасом начистоту - тогда он откажется от своего символического сыщика!
Томас (еще в полной растерянности). Конечно, откажусь.
Мария (продолжая). А Ансельм обжегся. Ансельму больно. Надо приложить что-нибудь холодное. (Прикидывает, из чего бы сделать повязку.) Ты ступай, ступай, он скоро придет, прямо в твою комнату.
Ансельм (с вымученной уступчивостью). То-то в нем и опасно, что он всех убеждает.
Томас. Так нужно, Ансельм? (Вопросительно смотрит на Ансельма, который заставляет себя утвердительно ответить на этот взгляд. И все же неуверенно и горько.) Неужели? Ладно, я подожду. Марию ты разочаровывать не станешь. (Уходит.)
Ансельм тотчас вырывает у Марии руку, которую она не успела как следует
перевязать.
Ансельм. Я к нему не пойду.
Мария. Что вы сказали?
Ансельм. Что я к нему, конечно же, не пойду.
Мария. Больше я с вами не разговариваю.
Ансельм (беззаботно). Он еще в детстве был всезнайкой. Но я не хотел ему отвечать! Не обязан я отвечать! (Торжествующе.) Не обязан, Мария!! Не обязан. Я могу закрыть глаза, заткнуть уши, задраить все люки и упрятать в потемках все, что знаю; а великий взломщик с двумя своими ломиками рассудком и заносчивостью - пускай беснуется и стучит снаружи...
Мария делает недовольную мину и не отвечает.
Я скорее уеду, чем впущу его!
Мария. Вот и уезжайте! Так будет лучше всего. Ансельм. Едемте со мной! Мария. Что вы сказали?
Ансельм. Уедемте вместе.
Мария ошеломленно смотрит на него. Пауза.
Мария. Вы с ума сошли! Что вы опять придумали?
Ансельм (немного помолчав, другим тоном). Разумеется, вы поняли мое предложение превратно, так я и думал.
Mapия. Я даже не пытаюсь понять. Я осталась, потому что хочу здесь прибрать. Если желаете сказать еще что-то, извольте; полагаю, у вас нет намерения обидеть меня.
Ансельм. Не знаю, обидит ли вас, если я скажу, что люблю Томаса больше, чем вы. Ведь мы с ним очень похожи. Теперешний его срыв - всего-навсего подражание мне. А моя враждебность, пожалуй, идет от страха за себя. Но вы-то бесполезно страдаете от него и сами себе в этом не признаетесь.