Медь Химеры
Шрифт:
— Ты не можешь знать этого!
— Я знаю это достаточно хорошо. Послушай, Братец Прыщик, разве Маувар нам когда-нибудь лгал? Ты знаешь о том, что говорит пергамент?
— Нет, просто это не кажется мне правильным, — взорвалась Джон. — И я уже просила тебя меня так не называть. Это заставляет людей думать, что у меня на носу большая родинка или что-то в этом духе. Может быть, это было остроумно, когда я была маленькой и одевалась как мальчишка, но сейчас…
— Совершенно верно, Сестричка Прыщик.
Джон, как всегда замахнулась, словно для того, чтобы ударить брата. Келвин натянул поводья, и она вырвалась вперед,
— Снова насмехаешься над Джон? — спросила Хелн, одарив его улыбкой.
— Она первая начала.
— Она всегда начинает первая, не правда ли? Почему вы двое никак не можете вести себя как взрослые люди?
— Потому что мы — это брат и раздражительница, — сказал Келвин, гордый тем, что это мысль пришла ему в голову.
Как и следовало ожидать, Джон обернулась в седле и показала ему язык.
— Ну а теперь это и впрямь взрослое поведение. Все как положено взрослой замужней даме, леди.
Джон произнесла несколько капризных недовольных слов, которые заставили Хелн нахмуриться, а отца Келвина, забавлявшегося всем этим, покачать головой.
— Кто это здесь леди, ты… ты… — заявила Джон.
— Вот она тебя и поймала, Кел, — вставил Джон Найт. — С тех пор, как появился Сент-Хеленс и рассказал ей о Движении за Освобождение Женщин она не хочет быть леди.
— Да, она никогда не хотела быть дамой, отец. Ты не рос вместе с ней, как я. Если бы она смогла отрастить себе пенис, она бы это сделала.
— Тысяча чертей, — сказала Джон, используя одно из самых мягких ругательств Сент-Хеленса.
— Почему-то мне не кажется, что Лес бы одобрил это, — заметил Келвин, ссылаясь на отсутствующего в данный момент мужа Джон и своего лучшего друга. — Но тогда бы у нее появились интересы, соответствующие ее собственной анатомии.
— Келвин, достаточно, — стала бранить его нахмурившись Хелн. Джон, очевидно, обиженная, просто поскакала вперед.
— Думаю, что она скоро оправится после этого, — сказал Келвин.
— Келвин, тебе и впрямь не мешало бы чуть подрасти! И тебе, и твоей сестре.
— Хорошо, мамочка, — ответил Келвин. В течение одной секунды, всего секунды, у Хелн был такой вид, словно она готова высунуть язык. Маленькие ямочки образовались у нее в уголках рта, но ей удалось сдержаться и не рассмеяться.
Келвин получил ее немое послание и понял то, что она хотела ему сообщить. Она действительно была им раздражена и хотела, чтобы он это почувствовал. Что ж, он все понял. Так что, может быть, он постарается не изводить сестру своими насмешками так непрерывно. Он надеялся только, что и Джон решит то же самое в отношении его.
Джон и Кайан чуть не засыпали в своих седлах. Келвин мог представить себе, что они оба думали о своем возвращении в страну серебряных змеев и о Лонни. Кайан не имел никаких сомнений в том, что он может жениться на Лонни, а Джон казался полностью покоренным бывшей королевой, которая внешне так напоминала мать Кайана. Но тогда почему же туда возвращается он, Келвин? — спрашивал он себя самого. — Почему сейчас, когда Хелн вынашивает их ребенка и он может ей понадобиться? К тому же сейчас она не может воспользоваться драконьими ягодами, чтобы отделить от своего тела свое астральное «я». Почему? Потому что он сын Джона Найта, а Кайан был его сводным братом. Потому что каждый из них
— Так что же это значило? — спросил он ее, и тогда она рассказала ему о родстве.
Джон вдруг заговорил:
— Я никогда не думал, что развалины так далеко отсюда.
— Это все верховая езда, — сказал Кайан. — Ты к ней не привык.
— Совершенно верно, — согласился Джон. — У меня появилось искушение воспользоваться поясом, чтобы немного облегчить свою спину.
Он имел в виду пояс левитации, который хранился в камере Маувара, а теперь опоясывал Келвина.
— Это выглядело бы не очень здорово, отец. Ты же знаешь, какими нервными становятся люди, когда они видят магию в действии. Некогда и сам Кайан тоже нервничал по поводу этих вещей.
— Это наука! Проклятье, это наука! Магия, — магия это то, что было у колдуньи, и то, чему положило конец оружие Маувара.
— Тогда оно тоже должно быть магическим, отец, не правда ли?
— Нет! По крайней мере, я так не думаю. Оно является антимагическим, так что быть магическим оно просто не может. Это, должно быть, наукой.
— Знаете, — произнес Келвин задумчиво, удивляясь самому себе. — Это должно быть было просто что-то вроде войны. Не войны между армиями в точном смысле слова, а войны между магией и наукой.
— Собачье дерьмо! — сказала Джон. Как случалось в эти дни все чаще и чаще, это была чуть более приемлемая версия выражения, употребляемого отцом Хелн.
— Нет, я не знаю, точно ли это так, Джон, — сказал Джон, устраиваясь поудобнее и чуть приподнявшись в стременах. — В словах Келвина, возможно, что-то есть. Там, на Земле, иногда говорили о войне между верой и технологией. Это не совсем так, как здесь, в этом измерении, или же в мире серебряных змеев, но все же это достаточно близкие вещи. У Маувара, очевидно, была наука, хотя и очень развитая. Жители этого мира и того мира, в который мы сейчас отправляемся, наукой не обладают. Здесь или там волшебник может подняться в воздух и полететь, используя заклинания, но в мире Маувара или же в моем мире потребовалось бы использовать для этого механический аппарат или пояс.
— Ну и в чем разница? — спросила Джон. На этот раз в ее голосе не было сарказма. Ей, должно быть, и впрямь интересно, понял Келвин.
— Что ж, можно сказать, что особой разницы нет. Но вы должны помнить о том, что я родился в мире, где не было магии. Мальчиком я часто мечтал о том, чтобы магия существовала, но тогда, вокруг меня были машины и радиоприемники, телевизоры и самолеты. К сожалению вокруг меня были и те ужасы научных достижений, о которых мне не нравится даже думать.
— Безлошадные экипажи, говорящие ящики, стекло с движущимися фигурками иногда живых, а иногда мертвых людей внутри, — перечислила с удовлетворением Джон. — Хотя я не знаю, почему кому-нибудь может захотеться услышать речи говорящих мертвецов! Машины, которые летают, и то, что ты называешь атомными взрывами. Эй, отец, какой бы была для тебя жизнь, если бы ты просто назвал все это магией?