Медичи
Шрифт:
– Мы знаем и высоко ценим свои обязанности, которые налагает на нас звание казначея его святейшества, и уже обращались за посредничеством, о котором вы изволили упомянуть, обращались даже к банкам Франции и Испании, но, как я имел честь сообщить вам, все наши старания пока напрасны, и самое большее, что мы могли бы сделать, это выплачивать сумму частями.
– Это ни к чему не приведет, – нетерпеливо вскричал Джироламо. – В Милане требуют немедленной оплаты и…
– Это невозможно, – спокойно заявил Торнабуони. – Его святейшество знает, что мы всегда стремимся исполнять
– А в какое время вы надеетесь это выполнить? – спросил Джироламо.
Торнабуони пожал плечами:
– На это я не в состоянии ответить вам сейчас, граф, но потребуется довольно много времени… Ни один из здешних банкирских домов не взялся бы выполнить наше поручение.
Джироламо закусил губу и с трудом сдерживал закипавшую злобу.
– А Пацци? – спросил он. – Вы не обращались к ним? Они ведь располагают большими средствами.
– К ним мы не обращались, – сказал Торнабуони. – Я убежден, что и они не могут без посторонней поддержки пойти на такое крупное дело… Кроме того, вашему сиятельству известно, что Пацци, несмотря на родство с Медичи, питают к нам недоброжелательство, и они, я думаю, не были бы склонны помогать.
При последних словах в глазах Джироламо мелькнуло хитрое выражение.
– Значит, вы ничего другого не можете мне сказать? – коротко спросил он.
– К сожалению, не могу, чтобы не возбуждать ложную надежду, но, повторяю, мы приложим все старания. Я советовал бы вам условиться со Сфорца платить по частям; могу заверить, что Лоренцо употребит свое влияние в Милане для такого соглашения.
– Благодарю за вашу готовность, я доложу его святейшеству о таком неприятном положении дела. Боюсь, что святой отец будет очень недоволен, даже больше, чем я, хотя это, прежде всего, касается меня.
– Если бы я имел честь говорить с его святейшеством, то и тогда бы не мог дать другого ответа, – сказал Торнабуони. – Но я уверен, что соглашение со Сфорца может состояться, так как и они должны желать оставить за собой милость святого отца и упрочить нашу дружбу.
– Надо подумать, что предпринять, – заметил Джироламо, быстро поднимаясь.
Его лицо приняло совсем равнодушное выражение. Он небрежно протянул руку Торнабуони, и тот почтительно проводил его до двери.
В приемной им встретился молодой человек, не более двадцати лет, в богатом, плотно прилегавшем камзоле, по моде того времени, со шпагой и коротким кинжалом у золотого парчового пояса.
У него была удивительно благородная и симпатичная наружность. Лицо с тонкими, правильными чертами, какие встречаются на старинных портретах, выражало волю и решимость, соединенные с обаянием юности. Темные глаза смотрели удивленно и вопросительно, а мечтательное выражение придавало им особую прелесть. Густые черные волосы волнами лежали на плечах.
Он низко поклонился, а Торнабуони сказал:
– Ваше сиятельство, позвольте мне представить вам моего племянника Козимо Ручеллаи. Он приехал ко мне, чтобы немного ознакомиться с ведением
– А! Ручеллаи, – сказал граф. – Имя мне знакомо, и хорошо звучит. Ваша мать Наннина Медичи?
– Совершенно верно, – ответил молодой человек. – Ваше сиятельство очень добры, что сохранили доброе воспоминание о моей семье.
– Как же иначе, – заметил граф и прибавил с оттенком горечи: – Медичи уже давно мои друзья и преданные слуги папского престола… Я буду очень рад, синьор Ручеллаи, если смогу быть вам полезен.
Он протянул молодому человеку руку, которую тот почтительно пожал, и быстро направился к выходу.
Торнабуони проводил его до вестибюля. А Козимо вышел с графом на улицу, подал ему стремя, и граф, кивнув головой, медленно поехал по направлению к мосту.
– Проклятые торгаши, – ворчал он про себя, – и подлые лицемеры! К ним золото льется из всех стран Европы, они казначеи папского престола и нигде не могут набрать жалкую сумму в тридцать тысяч флоринов! Это ложь, наглая ложь, низкая измена… А может быть, и Сфорца с ними заодно, они всегда вместе старались умалить нашу власть… Может быть, они раскаиваются в продаже Имолы и прячутся за спину этого лицемера Лоренцо, чтобы дело не состоялось. Уж поплатятся они мне за это нахальство, как только представится случай!
Яркий свет факелов показался впереди. Джироламо увидел, почти у головы своей лошади, молодого человека лет двадцати пяти, в богатой одежде, в накинутом на плечи меховом плаще. Сняв берет, тот низко кланялся, а его слуги почтительно отступили.
Когда молодой человек поднял голову, Джироламо сразу узнал его смуглое лицо с гордо и смело блестевшими глазами.
Торжествующая улыбка мелькнула на губах графа, точно ему внезапно пришла счастливая мысль.
Он остановил лошадь, протянул руку молодому человеку и любезно сказал:
– Это вы, синьор Франческо Пацци, и пешком в такую пору? Можно подумать, что вы идете на любовное свидание, если бы только не факелы, при свете которых вас каждый узнает.
Молодой человек слегка покраснел от шутки графа.
– Мне идти недалеко, и не стоит садиться на лошадь.
– А, значит, вы идете к вашему дорогому родственнику Торнабуони, у которого такие музыкальные вечера, что о них говорит весь Рим. Я слышал также, что у него в доме есть магнит, очень притягательный для молодого человека. Ведь там гостит маркиза Маляспини Фосдинуово со своей дочерью Джованной, которая, говорят, чудо красоты.
– Я действительно направляюсь к Торнабуони, – поспешно сказал Франческо Пацци. – Что касается моего родства с ним, то оно весьма отдаленное, я не придаю ему никакого значения.
– Вам это и не нужно! Пацци были уже древней, знаменитой фамилией, когда Медичи еще ничего из себя не представляли… Как хорошо, что я вас встретил, мне бы хотелось с вами поговорить.
– Я к вашим услугам, ваше сиятельство, – сказал Франческе – Наш дом в нескольких шагах отсюда, если пожелаете оказать мне честь вашим посещением, или, если прикажете, я провожу вас до вашего дворца.