Медицинские и социальные проблемы однополого влечения

Бейлькин Михаил Меерович

Время от времени они утверждали, что их заявлению уже дан ход, и что Н. со дня на день ожидает арест. Шантаж, затеянный братьями, возможно, был рассчитан лишь на испуг их старшего партнёра, и всё же новый срок заключения стал для Н. достаточно реальной перспективой. Мать обоих бунтарей, напуганная скандалами, поспешила за советом и помощью к родичам мужа. Те заставили Н. обратиться к сексологу.

Согласно научной парадигме середины ХХ века, гомосексуальность считалась болезнью, которую надлежало лечить (с чем явно не вязалась уголовная ответственность за мужеложство, предусмотренная 121 статьёй Уголовного кодекса). Я всегда скептически относился к подобной постановке вопроса. Что же касается лечения Н., то оно представлялось

мне делом и вовсе безнадёжным. Однако и отказать Н. в лечебной помощи, значило бы поступиться врачебным долгом: у него сложилась тяжёлая психотравмирующая ситуация.

Н. получал психотерапевтическое и медикаментозное лечение, и, надо сознаться, в его терапии применялся и апоморфин. Этот препарат вызывает возбуждение гипоталамического рвотного центра. Таков один из видов аверсивной (от латинского “aversio” – “отвращение”) терапии. Подобным способом, например, лечили алкогольную зависимость. Алкоголику сначала вводили апоморфин, а затем предлагали выпивку. Повторное совпадение этих двух событий – тошноты и рвоты, вызванных действием препарата, и приёма алкоголя – накрепко связывалось в памяти пациента, так что вид, запах и вкус спиртного начинал потом вызывать отвращение и рвотный рефлекс и без подкрепления апоморфином. Поскольку алкоголизм не побеждён и поныне, приходится признать, что описанная методика отнюдь не всесильна.

Следуя предписаниям прошлых времён, таким же методом “лечили” и гомосексуальность. Испытав в далёкие 60-е годы действие апоморфина на нескольких пациентах, я почти сразу же отказался от него, придя к выводу о недопустимости этого способа терапии. И всё же результаты наблюдений над Н. оказались совсем не однозначными.

После введения ему препарата, Н. спокойно разглядывал гомосексуальную порнографию, скептически выслушивая формулы внушения, что это занятие, пока ещё вызывающее у него интерес, вскоре станет для него отвратительным. Тут начал действовать апоморфин, да так, что его эффект поначалу ошеломил пациента. Впрочем, Н. был не из самых внушаемых людей.

– Отныне вам покажутся отвратительными не только порнографические снимки, но также вкус и запах спермы, – внушал ему я. – Вы не сможете взять член в рот!

– Смотря у кого! – еле слышно отвечал строптивый пациент, содрогаясь от рвоты и обливаясь холодным потом.

Казалось бы, лечение апоморфином тут же надо было прекратить, но Н. настаивал на продолжении курса. Впервые за много лет он обрёл здоровый сон; у него нормализовалось пониженное до того артериальное давление; даже глубокие морщины на его лице стали менее трагическими. Разумеется, дело было в психотерапевтическом лечении в целом, но действие апоморфина тоже нельзя сбрасывать со счётов. Воздействуя на гипоталамус, этот препарат повышает половое влечение и улучшает эрекцию. Это было на руку Н., возобновившему то, в чём он очень нуждался в смутное для него время – половую близость со своей супругой.

Между тем, в течение последующих двух месяцев повод для беспокойства отпал сам собой: на старшего пасынка, зверски избившего своего соперника, завели уголовное дело. Вскоре Н., не помня зла, уже носил передачи в следственный изолятор, инструктировал своего бывшего любовника, подсказывая ему как себя вести, и вёл переговоры с адвокатом.

Окончание этой истории весьма примечательно. Случайно стало известно, что во время поножовщины в колонии был ранен заключённый, заступившийся за юношу, которого пытались изнасиловать уголовники (как потом выяснилось, своего тайного любовника). Молодой человек поступил благородно, тем более что срок его заключения подходил к концу, и он мог бы, как того требуют подлые тюремные нравы, отдать своего партнёра на потеху всем желающим. Как только он вышел на свободу, я упросил знакомого, работавшего в правоохранительных органах, сообщить мне координаты этого парня, и, в свою очередь, передал их Н.

Расчёт был

простым: Н., чья гомосексуальность, конечно же, была “ядерной”, врождённой, в силу своих детских впечатлений испытывал особое пристрастие к хулиганистым подросткам. Глава родительской семьи был деспотом, которому болезненный мальчик противостоять не мог. Отец время от времени избивал и его самого, и его мать. Именно в эти годы Н. стал завидовать крепким агрессивным парням, которые могли позволить себе роскошь быть независимыми. Тогда же он стал мечтать о близости с ними, наивно полагая, что думает лишь о бескорыстной и преданной дружбе. Во взрослом состоянии к половому влечению присоединилась своеобразная роль опекуна и защитника, отечески направляющего своего младшего друга в русло социально приемлемого поведения. Это была та самая роль, которой он тщетно ждал в годы своего детства от собственного отца.

Гомосексуальный 22-летний бывший вор вполне мог стать объектом такого влечения, одновременно выступая и в роли полового партнёра, преимущественно активного, и опекаемого младшего друга.

Эти предположения оказались верными. В течение трёх последующих лет Н. иногда заглядывал в сексологический кабинет (например, чтобы посоветоваться по поводу болезни сердца своей матери). При этом он утверждал, что их связь (бывшего следователя с бывшим вором!) продолжалась к обоюдной пользе, удерживая младшего партнёра от возвращения в преступный мир.

История Н. – очередная иллюстрация взаимосвязи биологических и психологических факторов, лежащих в основе гомосексуальной ориентации. Ядерная гомосексуальность так или иначе всё равно проявится, но те индивидуальные формы, какие она приобретёт, зависят от детских впечатлений и социальных интеракций.

В рассказанной истории жизнь сама всё расставила по местам. Врач убедился, что был не прав, сомневаясь в перспективности лечения Н., ведь оно привело к избавлению пациента от его главной беды – влечения к подросткам.

Добиваться же смены гомосексуальной ориентации на гетеросексуальную было бы в этом случае делом нереалистическим. В доказательство можно сослаться на исторические аналогии, в частности, на письмо Фрейда, написанное им в 1935 году в ответ на просьбу матери вылечить её сына-гомосексуала:

“Спрашивая меня, могу ли я помочь, думаю, что вы имеете в виду в состоянии ли я устранить гомосексуализм и заменить его нормальной гетеросексуальностью. Отвечу, что в общем мы не можем это обещать. В ряде случаев нам удаётся развить, захиревшие было зачатки гетеросексуального влечения, имеющиеся у каждого гомосексуала. В большинстве же случаев это уже больше невозможно. Дело в особенностях и в возрасте пациента. Результат лечения предсказать нельзя.

Что же касается пользы, которую психоанализ может принести вашему сыну, то это другое дело. Если он несчастен, невротичен, раздираем конфликтами, если он испытывает затруднения во взаимоотношениях с другими людьми, психоанализ может дать ему гармонию, душевное спокойствие, независимо от того, останется ли он гомосексуалом или переменится”.

Нужно поддержать уклончивость Фрейда – конверсия с гомо- на гетеросексуальное влечение удаётся редко. Уже упоминалось, что с уверенностью я могу говорить лишь о пяти подобных исходах. Все эти пациенты попали в сексологический кабинет в трудное для них время; они страдали неврозами и были разочарованны в однополой любви. Один из них, например, пытался покончить с собой, когда его любимый человек после двух лет их совместной жизни женился. У других были иные конфликты, приведшие к суицидальной попытке. В лечении пациентов принимали участие близкие им женщины, причем об их гомосексуальности знали далеко не все подруги. Чаще им говорилось, что они помогают лечить половые расстройства своих партнёров. Как бы то ни было, когда 12 лет спустя после лечения в Центр сексуального здоровья зашёл тот, кто брошенный своим любовником, пытался покончить с собой, я спросил его: