Медсестра для бывшего. Ты меня (не) вспомнишь
Шрифт:
Я и злюсь, и уехать не могу – обещала же Игнатьеву, что всё сделаю. Да только с этим «нашим пациентом» одни сплошные хлопоты. Ещё и Виолетта всё время капает мне на мозги, и у меня уже с трудом получается сдерживаться – до того хочется послать её подальше и хлопнуть дверью.
Сочувствие к женщине после её недавнего вранья утекло, как вода через решето. И я держусь только за счёт собственного профессионализма и принципов. Но принципы тоже дают трещину, когда Виолетта в очередной раз просит поменять не угодивший ей чем-то чай. Ещё и высказывается
Я чуть было не открываю рот, готовая сказать всё, что думаю, но сжимаю зубы и иду в холл. Хватит с меня!
Поднимаюсь наверх. Вспомнив, наконец, достаю привезённую с собой форму, над которой трудилась утром, вешаю её в шкаф в кабинете. Он пустой, вряд ли Володя хранит там одежду, но не в спальню же к нему мне идти. Потом скажу, заберёт. Поправляю рукава, провожу ладонью по плотной ткани, и тут до меня доносится хлопок входной двери. Ну наконец-то, приехал!
Торопливо закрываю створки и начинаю спускаться, но уже наверху лестницы до меня доносится разговор на повышенных тонах. Господи, что там у них опять? Не хочу я ничего слышать даже случайно. Зайду вот сейчас и скажу…
Но в дверях гостиной я замираю. Володя стоит над матерью, сжавшейся в кресле.
– Ты хоть понимаешь, что ты натворила?!
Он не просто говорит, повысив голос. Это скорее похоже на рычание.
– Как ты могла?! Как, мама?! Даже твоя ложь, ладно мне, хотя я твой родной сын! Но девочке! Девочке, которая наверняка ничего не понимала, которая… – у него срывается голос.
– Сынок… – Виолетта умоляюще протягивает к нему руки.
– Ты понимаешь, что у меня где-то может быть ребёнок, а я об этом не знаю?! Понимаешь, мама?! Мой ребёнок! Твой внук или внучка!
Меня словно прошивает молнией, я прирастаю ногами к полу. Сделать шаг вперёд нет сил, ни на что нет сил, но заставляю себя открыть рот.
– Никакого ребёнка у тебя нет. Не кричи на мать.
Володя поворачивается ко мне с перекошенным лицом.
– Что? – ошеломлённый хриплый шёпот.
– Ты слышал, что я сказала.
Мужчина смотрит на меня во все глаза.
– Надя?
– Дина, – поправляю его, и он крупно вздрагивает. – Так меня звали в восемнадцать лет. Сокращённое от Надежда, Надин.
Перевожу взгляд на скорчившуюся в кресле, всхлипывающую Виолетту. Потом опять пристально гляжу на Володю. Если бы воспоминания к нему вернулись, он бы наверняка вёл себя по-другому, значит…
– Ты так и не вспомнил меня, – качаю головой. – Тебе кто-то рассказал. Кто?
– Соседка, – отвечает хрипло. – Марья Гавриловна.
– Как она? – спрашиваю почему-то.
– Нормально, – он растерянно пожимает плечами. – Вполне бодрая.
– Надо же, ей ведь уже далеко за восемьдесят, – бормочу себе под нос.
– Надя, я… То есть, Дина… – Володя явно теряется, не зная, что сказать. – Что произошло? Что с тобой случилось… тогда?
– Я дала тебе деньги! – вдруг отчаянно выкрикивает Виолетта, срывает с себя очки, вытирая слёзы, текущие по щекам. – Ты… ты пришла тогда с тестом на беременность! У тебя ведь нет детей! Ты сделала аборт!
Мужчина меняется в лице, впивается в меня взглядом. А я смотрю на его мать, на умоляющее выражение на её лице, на потускневшие слепые глаза, на дорожки слёз, и брезгливость во мне смешивается с жалостью к этой женщине. А ещё… ещё я вспоминаю слова моей мамы. «Человек, который станет причиной, даже невольной, разрыва отношений между мамой и сыном… это ляжет тяжким грузом на его совести».
Пусть так. Достаточно быть честной самой с собой.
– Я не делала аборт, – отвечаю тихо.
Виолетта вскрикивает, закрывает лицо ладонями. Опускает плечи. Ждёт, что я вобью последний гвоздь в крышку её гроба. Если я сейчас скажу, что потеряла ребёнка... Её сын никогда ей этого не простит.
– Я соврала тогда, – сама удивляюсь, как равнодушно звучит мой голос. – Беременности не было.
Почти правда. Почти. Но Виолетта немного расслабляется. Отвожу от неё взгляд, гляжу на мужчину, стоящего прямо передо мной.
– Ты… сразу узнала меня, – тихо произносит Володя. – Всё это время… Ты знала. И ничего не сказала. Почему?
– Потому что той Дины больше нет, – говорю устало. – Есть только Надя.
Разворачиваюсь, выхожу из комнаты, и меня никто не останавливает.
* * *
– Надюша, что с тобой такое происходит?
На меня сочувственно смотрит Анна Николаевна.
– Всё в порядке, – заставляю себя улыбнуться.
Всё не в порядке уже неделю, с тех пор как состоялся наш с Володей разговор. Но не рассказывать же об этом.
– Ох, Надя, – хирург качает головой. – Не отпирайся. Было в моей жизни время, когда я, наверное, выглядела почти так же, как ты сейчас. И я отлично знаю, что ниоткуда это не случается. У тебя неприятности? Могу я как-то помочь?
– Нет, Анна Николаевна, – вздыхаю и качаю головой.
– Ну ладно, – она кивает. – Но если что, обращайся, хорошо?
– Спасибо, – придвигаю к себе очередной журнал операционной сестры.
Дежурство идёт своим чередом. Под вечер, когда отделение немного затихает, меня начинает клонить в сон. Клюю носом, сидя за столом дежурной медсестры, и тут прямо рядом со мной раздаётся знакомый голос.
– Добрый вечер, Надюша.
Вздрогнув, поднимаю голову и вижу прямо перед собой… Игнатьева!
– Здравствуйте, Даниил Антонович, – встаю из-за стола. – Какими судьбами?
– Да вот, с вашим зав отделением на последней конференции пересеклись, хочу обсудить кое-какие вопросы, – он смотрит на меня внимательно.
– Понятно, – киваю. – Никита Сергеевич у себя в кабинете пока ещё, хотя вроде бы уже домой собирался. Проводить вас?
– Будьте так добры, – Игнатьев кивает, а затем, будто спохватившись, добавляет: – Знаю, вы уже не работаете у Виолетты Валерьевны, как насчёт того, чтобы подумать о переходе ко мне?