Медвежьи невесты
Шрифт:
Приходу Нины тем не менее обрадовалась.
— Недаром внучка моя на днях в лесу встретила чёрную собаку, — покачала старуха головой. — Почти за самой речкой. Обычно так близко она не подходит. Остановилась, и выла на луну…
— Что за собака? — мертвых Нина не боялась, но от ещё одного упоминания о зловещей собаке невольно содрогнулась.
— Барин здесь жил очень злой. Моя бабка плакальщицей у него служила.
— Плакальщицей?
— Да. Оплакивала всех, кто умирал в округе, а ей за это кто — молочка, кто — яичек, а кто и денежек немножко…
— Всех? —
— И у кого родня, милая, — внучка плакальщицы посмотрела на Нину с сожалением, как умудренная опытом на несведущую. — Оплакивать не значит слезы лить. От них умершему что пользы? Одна вода. А я воды вообще боюсь, и потому внучку предупредила: «Не вздумай по мне долго плакать, чтоб не терпеть мне страха на том свете».
Старуха вздохнула и зевнула:
— Ты посиди с ним чуток, а я полежу немного в соседней комнате.
Мать паренька приехала за полночь.
— Что ж я, дура, в город тебя не отпустила, — запричитала с порога. — Глядишь, и был бы жив, сыночек мой ненаглядный. Проклятое, проклятое место!
Жить в посёлке, где бродит дух какого-то злобного барина, представлялось Нине малоприятной перспективой, хотя к суевериям она относилась не иначе, как к выдумкам старушек.
В Чёрную собаку одни верили, другие — нет, а вот медведей боялись все. Собака ни на кого не нападала, а то, что после встречи с ней в поселке случалась беда, могло быть и совпадением. А медведь, хозяин тайги, верная угроза. И не усомнится никто в существовании косолапого, и к встрече с ним готов разве что какой-нибудь отчаянный охотник, да и тот пойдет на медведя не один, а с друзьями…
21
… В хате лениво курила, развалившись на разобранной кровати, женщина лет сорока.
По-видимому, с утра она ещё даже не причесалась, хотя солнце уже взобралось на косматые вечнозелёные вершины.
По всей комнате были небрежно забыты не на своём месте вещи.
Халат на хозяйке в мелкий цветочек местами протёрся и уже явно нуждался в штопке.
Заспанными глазами она лениво обвела комнату, словно пыталась угадать, какое впечатление на приезжую произвело её жилище.
В комнате было накурено и грязно.
На полу у составленный в ряд закопчённых чугунов копошилась девочка лет восьми с двумя длинными чёрными косами.
— Вот так вот и живём, — с философским видом изрекла женщина небрежно, даже презрительно добавила. — Не жалуемся.
У стены загремели чугуны. Что-то уронила девочка лет шести.
— Вика! — прикрикнула на девочку мать. — Иди на улицу погуляй.
Дочь была смуглая и черноглазая — в отца-азербайджанца, бодрого не по годам. Не смотря на возрастное превосходство над женой, разница в двадцать лет, не спасала его от её скалки.
День в доме начинался всегда одинаково.
Утром раньше всех вставал Самагадан. Громко зевая, хозяин
С выражением сосредоточенности на лице хозяин брался за подойник и шел к пятнистой Зорьке. Возвращался с тёплым молоком, пахнущим травами, и узелком яиц.
Самагадан разливал молоко по банкам и разбивал на большой сковороде двенадцать яиц.
Глазки-желтки загустевали с шипением, и изба наполнялась аппетитным запахом яичницы.
К тому времени, как Самагадан заканчивал все утренние дела по хозяйству, Марья ещё посапывала во сне, разметав по подушке волосы.
Самагадан ставил сковородку на стол, на насколько секунд застывал в нерешительности над женой и, наконец, принимался осторожно её будить.
— Марусю, вставай, — тихо звал он, но Маруся только иногда лениво поворачивалась во сне на другой бок.
— Марусю, вставай, — повторял Самагадан уже более настойчивым и решительным тоном. — Я корову подоил, яичек пожарил. Иди, кушать будем.
Жена снова не удостаивала его ответом.
Брови азербайджанца нависали над его черными и горячими, как южная ночь, глазами и, неизменно теряя по утрам свое обычное в течение всего остального дня терпение, он наклонялся к самому уху Маруси.
— Вставай, Барахло! Век не спал что ли? — выходил из себя Самагадан.
Услышав «барахло», Маруся подскакивала на постели, и её ладонь несколько раз методично и звонко опускалась на гладкую лысину мужа.
Самагадан терпеливо сносил эту ежедневную экзекуцию и принимался за яичницу, а Маруся нервно закуривала на постели.
Муж тем временем расправлялся с яичницей, не забывая, впрочем, оставить одно-два яйца второй половине и шёл на работу.
А Маруся, позавтракав, не весть откуда извлекала очередную заначенную бутылочку, но пить в одиночестве, разумеется, гиблое дело. Поэтому женщина брала дочь и шла пьянствовать к жене лесника.
Возвращалась обычно запоздно, и сразу забиралась на печку, отделявшую одну комнату от другой, в которую определили новосёлов.
На лавочке у печки спали теперь дети, а Юра с женой — на полу.
Так и жили, пока как-то днём Нина снова не разговорилась с соседкой Нюрой.
В чём-то их судьбы были похожи. Детство новой знакомой прошло в детдоме, а потом встретился хороший человек Юра Голичанин, родилось двое детишек. Оба взрослые уже, учатся в Красноярске.
Так что большой дом опустел на время — только сами супруги и брат Юры Виктор в нём живут.
— Что вы там теснитесь? Переходите лучше к нам, — предложила Нюра и привела главный довод. — У нас баня.
Баня у Юры с Нюрой и впрямь была знатная, дым вываливался наружу не по-чёрному, через дверь, а по-белому — через трубу. Голичанин срубил её своими руками. Всё как положено — и предбанник, и парная — соседям на зависть и на радость. Как воскресенье — все к нему: пусти, мол, Юра, попариться.