Медвежий вал
Шрифт:
Буйная радость охватила его. Он сорвал с головы каску и швырнул ее кверху:
— Товарищи... Ура!
Над полями, перелесками гремело могучее тысячеголосое «ура». Летели вверх пилотки, каски бойцов, поднявшихся из-за орудийных щитов и возле минометов, у пулеметов и из окопов, из наблюдательных пунктов и танковых башен.
Невидимая, скрытая в кустах, агитмашина перекрыла голоса людей:
— Внимание! Внимание!
Шум на передовой постепенно замер, и тогда громкий голос торжественно произнес:
— Товарищи! Окруженная фашистская
«Так вот она какая, победа», — ликуя, подумал Богданов, устремляясь мыслями в тот сияющий день, когда он сможет со спокойной совестью сказать: «Конец! Отвоевались!» и вернуться к истосковавшейся семье.
Окруженная Витебская группировка сложила оружие. Двадцать семь тысяч фашистских солдат и офицеров вместе со своими генералами сдались в плен. Пять немецких дивизий и специальные подразделения армейского корпуса были навсегда вычеркнуты из числа гитлеровских войск за четыре дня боев. Командир корпуса Гольвитцер вместе со своим начальником штаба Шмидтом давали показания в Замосточье. Генерал нервно мял в пальцах носовой платок.
— Я понял, — говорил он глухим голосом, а переводчик быстро повторял за ним сказанное, — что Германия идет к гибели. Ставка перестала следовать голосу разума, а целиком положилась на волю Гитлера. Поражение неизбежно. Гитлер — наказание немцам за роковую ошибку, от которой предостерегали нас наши великие старики. Нам не должно было идти на восток, Россия нам не под силу!
— Это уже не первая ваша «роковая ошибка», — сказал Березин, до сих пор молча слушавший пространные объяснения Гольвитцера.
— Да, не первая, — отозвался Гольвитцер, — но...
Березин жестом прервал его:
— Ваша роковая ошибка не в том, что вы пошли на восток вместо запада, а в том, что вы вообще стремитесь куда-нибудь вломиться... Эти ошибки кончатся только тогда, когда немцы научатся уважать мир и соседние народы.
— Вот как вы понимаете этот вопрос, — с вынужденной улыбкой сказал Гольвитцер. — Ваша мысль интересна. Мы подумаем о ней.
— Да, вам необходимо подумать о многом, — сказал Бойченко. — Но признание ошибок не снимает ответственности перед народами за преступления.
Шмидт насторожился при этих словах и резко спросил:
— Собираетесь судить всех немцев, всю Германию?
— Нет, не всех... Организаторов войны и тех, кто допускал и поощрял зверское, нечеловеческое обращение с мирным населением; кто организовывал лагеря для женщин, стариков и детей без пищи и крова над головой; тех, кто уничтожал жителей Витебска; кто жег и разрушал наши города и села... — Волнение перехватило ему горло. Усилием воли Бойченко овладел собой и тихо закончил: — Судить будем тех, кто претворял в жизнь бредовые планы Гитлера.
Шмидт опустил глаза, чтобы скрыть злобные огоньки, рвавшиеся наружу.
Березин решил окончить затянувшийся разговор. Его уже не интересовали недавние противники. Впереди
— Война не окончена, Василий Романович. Не будем терять времени, — сказал он, поднимаясь из-за стола.
Гольвитцер тоже встал.
— Позвольте выразить вам свое восхищение. Я ничего не мог противопоставить вашей тактике. Вы — мастер стремительного удара... — Высокомерие сошло с его лица, и оно обрело выражение глубоко потрясенного, уставшего и, в сущности, старого человека, для которого поздно начинать жизнь сначала. — Все, что можно потерять в жизни: веру, отечество, славу, богатство, цель жизни — я уже потерял, — сказал он. — Мне нет причин льстить вам. Я завидую вашему упорству и таланту.
За все время это были его первые откровенные слова, и Березин на мгновенье даже подивился, как горе быстро сбивает спесь и вызывает наружу все человеческое, что при других условиях скрыто глубоко под наслоениями пережитков, предрассудков, лжи...
— К сожалению, я не могу принять вашу похвалу в свой адрес. Это не моя тактика, это тактика всей Красной Армии, а я лишь скромный ученик многочисленной советской военной школы...
— Может быть, может быть, — согласился Гольвитцер, которого охватило в эти минуты неподдельное волнение. — Как я ошибся!.. Все потеряно!.. Германии больше не будет...
Пользуясь тем, что переводчик вышел, Шмидт быстро сказал Гольвитцеру:
— Не унижайтесь, генерал!
— А, бросьте эти церемонии, — отмахнулся Гольвитцер. — Я знаю, это конец всему!
Березин счел нужным вмешаться:
— Германия будет! Только новая, демократическая Германия. Строить ее будут немцы, которые быстрее отбросят прежние заблуждения, те, для которых мир будет дороже всякой войны.
— Может быть, — машинально произнес Гольвитцер.
— Я хотел бы задать вам еще один вопрос... Вам, полководцу, не стыдно было сдать в плен свой корпус?
— Как полководцу, может быть, стыдно. Но как человеку... Позвольте ответить вам по-человечески, бесхитростно. Меня будут за то благодарить женщины и дети, отцы и матери... Благодарить за то, что я сохранил жизни их близких! — ответил Гольвитцер.
— Как жаль, что к вам столь поздно пришло прозрение!
— В этом не только моя трагедия, а всего немецкого народа. Даже на гибельном пути он следует до конца...
— Кстати, — спросил Березин, — где ваше имение?
— Кугген, под Кенигсбергом!
— Спасибо. Может, придется быть в тех краях, так загляну!
Вслед за вышедшими из помещения генералами офицер вывел пленных.
Через деревню шла колонна немецких машин с ранеными. В кабинах сидели немцы-шоферы, немцы-врачи, фельдшера. Кузова были до отказа набиты почерневшими, грязными, потерявшими всякий воинский вид ефрейторами, гренадерами. За машинами двигался «тигр».
— Ну, это уж слишком, — нахмурился Березин, — в плен с «тиграми»! Еще артиллерию за собой потащат...