Медвежий вал

Клипель Владимир Иванович

Зима в тот год была суровая, снежная. На фронт они попали к концу кампании, когда командование нашло, что часть сколочена, обучена и может действовать в условиях сурового финского фронта. Первая кровь товарищей на снегу, первый опыт войны..

После Финляндии служба казалась уже легкой, потому что он окреп, закалился. Для него не составляло труда в нужную минуту подставить спину под неразобранный пулемет «максим» и перенести его за сотню метров; выдолбить в плотной сухой земле окоп; час-другой повертеть в руках винтовку, отрабатывая прием «отбив штыком — вниз направо». На марше он посмеивался над молодыми,

нередко выбегавшими из строя из-за того, что у них сползали неумело накрученные обмотки.

В то время он и познакомился с Иринкой. У них все уже было решено, и дело стояло только из-за каких-то четырех месяцев до его демобилизации.

Где та выходная форма, которую он берег, чтобы ехать в ней домой? Пришла война, на этот раз еще более суровая, затяжная. И где ее конец?

Из дому писали мало, но аккуратно. Обычно это были каракули отца. Он еще до войны ушел на пенсию, но, когда люди пошли на фронт, не утерпел, снова спустился в котельную и заменил механика, призванного в армию. Мать тоже бодрилась, хлопотала по хозяйству. Да и как иначе? Скудного пайка, выдаваемого на карточки, не хватало, и надо было держать огород, птицу... Как-то Крутов написал, что ведь он посылает им свои деньги!.. Отец ответил: «За это, сынок, спасибо, только на них ничего не купишь. Вот мать у нас молодец, поработала лучше всех в подсобном хозяйстве и обеспечила нас картофелем...»

Тишина только изредка нарушалась немецким пулеметом, наугад постреливающим перед собой, да гулкими ответными очередями «максима». Крутову казалось, что он уже целую вечность торчит в окопе, а о разведчиках ни слуху ни духу... «Наверное, ползут, — подумал он. — Не так просто!» Он знал, как это делается. Чуть приподнявшись на носках, надо переносить тело вперед и вперед, так, чтобы не шуршала трава. У заграждения дорога дается разведчику с ножницами. Он подползает под заграждение и режет проволоку, свившуюся в спираль Бруно или напутанную вокруг рогаток. До боли стиснешь зубы, ожидая, когда, еле дзинькнув, распадется под ножницами одна, другая проволока... Их, нависших над головой, — десяток... Недаром резку проволоки поручают самым опытным и умелым бойцам. От них зависит жизнь остальных.

— Почему же все-таки так долго? — вслух спросил он. Несколько раз он прошел до блиндажа, где, тихо беседуя, ждали офицеры и связисты. Внезапно глухой взрыв гранаты донесся до него. Крутов насторожился, впился глазами в темноту. Коротко, торопливо затыркали автоматные очереди: тр-р, тр-р, тр-р!

— Еремеев, началось! — крикнул он.

Офицеры выскакивали из блиндажа. Противник, обеспокоенный стрельбой, открыл из пулеметов предупредительный огонь трассирующими, заткав паутиной косоприцельного огня подступы к своему переднему краю. Разведчики сигналов не подавали.

— Даем огонь... Они, видимо, не хотят ракетой показывать немцам место, где находятся, — сказал Еремеев, поднимая над головой ракетницу.

Крутов кивнул головой. Белая осветительная ракета вертикально взвилась в небо, на какое-то мгновение остановилась в воздухе и стала падать обратно. Сразу ожил передний край. Громко и гулко заговорили «максимы», застучали минометы, дружным залпом ударила по вражеским окопам полковая батарея.

В это время там, где находились разведчики,

взметнулся и растаял в темноте красноватый клубок огня. Взрыв, а вслед за ним темноту раздвинули вспышки многочисленных ракет. Мертвенно-бледный свет озарил передний край обороны противника.

— Черт возьми, что же там происходит? — воскликнул Крутов. Еремеев только пожал в ответ плечами.

Вскоре послышались голоса, оклик: «Кто идет?» — и в траншею спрыгнули разведчики, оставив за бруствером лежащих на плащ-палатках двоих, не то своих товарищей, не то пленных. Еле переводя дух, разведчик сказал:

— ...Ворвались в траншею... Ранены оба!

— Кто оба? Быстрей! — чуя недоброе, торопил Крутов.

— Наш сержант и фриц!..

— А где же Малышко, что с ним?

— Шел последним... Должен быть! — Разведчик даже оглянулся, не веря тому, что командира может не быть с ними.

Но его не было. «Так вот оно... Крутов до боли закусил губу.

— Как вы смели бросить своего командира?

Еремеев положил ему руку на плечо:

— Спокойно, не горячись. Сейчас разберемся, дай людям отдышаться.

Что-то невнятное забормотал немец и пошевелился, силясь привстать. Рядом с ним лежал раненый сержант, тот самый, что так недавно оборвал разговор разведчиков в траншее. Он дышал с хрипом. Повернув голову, сержант увидел своих и попросил со стоном:

— Братцы, не могу... Добейте меня, что ли...

— Несите его в санпункт. Быстрей!

Стрелки подхватили раненого на руки и скрылись в темноте.

— Предупредите, пожалуйста, врача, чтобы готовился, — попросил Крутов одного из офицеров. — Да скажите, что еще не все.

Разведчики стояли, привалясь к стенке траншеи.

— Григорьев, как же так? Где Малышко? — снова подступил к ним Крутов.

Григорьев глотнул воздух, словно ему перехватило дыхание, и ответил совсем не то, о чем его спросили:

— Товарищ капитан, как бы пленный не кончился, допросить бы его.

Он был прав, прежде следовало подумать о деле, ради которого гибли люди. Ведь Крутов когда-то сам ему об этом говорил. Крутов наклонился над немцем, потряс его за плечо:

— Дойч! Регимент?

Тот приоткрыл глаза, увидел над собой нахмуренное лицо и пробормотал:

— Вассер...

— Воды! — передал Крутов. — У кого есть с собой вода? — Ему протянули флягу, и он приложил ее к губам раненого. Сделав несколько глотков, пленный снова закрыл глаза, но Крутов громко повторил вопрос. Гитлеровец, не открывая глаз, что-то отчетливо произнес, и Крутов уловил в произношении знакомое со школьной скамьи звучание чисел. Ухватив произношение фразы, он тут же в темноте записал ее.

«Завтра разберемся. Запись на всякий случай сохраню», — решил он про себя, в который раз страшно досадуя, что ленился в школе учить немецкий язык, считая его ненужным и нудным.

В это время немец забормотал что-то быстро и несвязно.

— Что он говорит? — спросил Еремеев.

— Он бредит, — громко сказал Григорьев. — Дом вспоминает, зовет Марту...

— Григорьев, ты же понимаешь, — спохватился Крутов, — спроси, нет ли на фронте новых частей?

Пленный, несмотря на старания Григорьева, ни на один вопрос не ответил. Похоже было, что он и в самом деле был без сознания Крутов приказал нести его к врачу.