Медвежий вал
Шрифт:
В тот же миг оглушительно рванула граната, и мелкие осколки в клочья изорвали шинель на спине Мазура, ту самую, новую, которой он так радовался...
Боец пошевелил могучими плечами, приподнялся и потряс Бесхлебного за плечо.
— Товарищ командир, а товарищ командир...
По бледному лицу лейтенанта медленно растекались желтые пятна.
— Товарищ командир! — дико закричал Мазур и, подхватив его, как ребенка, на руки, кинулся с ним в блиндаж.
— Командира убили! — вскрикнул первый, кто их увидел, и эта
— Стой! — рванул Мазура за плечо Владимиров. — Стой!
— Пропало все, товарищ лейтенант.
Остановить, поддержать то, что рушилось, было свыше человеческих сил. Владимиров, почерневший от копоти, с пятнами своей и чужой крови на шинели, яростно выбранился и, сверкнув белками глаз, высунулся над окопом, чтобы посмотреть в сторону своей обороны. Совсем близко, перебегая и падая, двигались цепи батальона. Уже можно было различить лица.
— Сюда-а! Быстрей! — что есть силы закричал он и, сорвав ушанку, закрутил ею над головой. — Сю-у-да, братцы-ы!..
А позади уже гомонили немцы, и Владимиров кинулся в блиндаж, где находилось последнее прибежище. Гитлеровцы, укрывшись в окопе, закричали в несколько голосов:
— Русс Иван, плен!.. Капут!..
— Как бы не так, держи! — Владимиров выкинул в окоп гранату.
От взрывов ответных гранат сорвалась с одной петли дверь. Дым и пыль заполнили блиндаж так, что стало трудно дышать. Владимиров ждал, что гитлеровцы кинутся на приступ, и приготовился к последней схватке.
И тут, нарастая, послышалось родное, многоголосое «Ур-ра-а!»
Захлопали беспорядочные выстрелы, раздался топот ног.
— Живем! — радостно закричал Мазур, когда понял, что гитлеровцы бросились наутек. — Товарищ лейтенант, жи-ве-ом!
— Сдурел человек, а чего? — проговорил Бабенко, осторожно выглядывая за дверь.
— Ну, что? — спросил его Владимиров. — Что видать?
— Пока ничего. Смотрю, как бы своих предупредить, а то вгорячах не разберутся, дадут гранатой. Жалуйся потом...
По склону высоты взбегали стрелковые цепи еремеевского батальона.
Вечерело. Покрасневшее над холмами небо постепенно гасло. Раненые, снесенные в блиндаж, ждали отправки. Свет от картонной плошки выхватывал из темноты лица, руки, белые повязки. Причудливые, несуразно большие тени метались по стенам.
Вскоре у блиндажа раздался собачий лай. Фельдшер из санитарной роты полка доложил:
— Товарищ майор, прибыли две упряжки. Кого прикажете везти?
— Ну что ж, товарищ Бесхлебный, в путь, — произнес Еремеев, еще не совсем оправившийся от контузии. — И ты, Мазур, — тоже!.. Поправитесь, — сразу ко мне назад!
— Не знаю, как удастся, товарищ майор, — ответил Бесхлебный. — Дышать не могу.
— Это Мазур вас гак?
— Сам не помню, как получилось, — глухим голосом оправдывался Мазур. —
— Ничего, Мазур, обойдется. Ну, что ж, поезжайте, товарищи! — попрощался с ними Еремеев.
— До встречи, товарищ майор!
Бесхлебного подвели к первой упряжке. Крутов помог добраться Мазуру, — как ни говори, старые знакомые! Собаки нетерпеливо взвизгивали и путались в постромках, пока раненые укладывались на носилках, поставленных на обычные лыжи.
Проводив их, Еремеев вздохнул, сказал Крутову:
— Такая-то жизнь наша, Павел Иванович! Не успеешь с людьми свыкнуться, как глядишь, нет их Кудрю жалко. Хороший он человек и большой мастер своего дела. Другого такого пулеметчика мне уже не видать.. Довезли бы его только благополучно, уж больно он безнадежен. Шутка ли, четыре дырки в нем просверлили.. Побольше бы таких людей, как он. Это человек — кормилец, на таких, как он, земля держится. А Мазур! Смотри, медведь медведем, а сумел и его Бесхлебный расшевелить.
— Мазура я всегда считал надежным человеком!
— Что ни говори, а мне все-таки везет, хороший у меня народ подбирается, — проговорил Еремеев и задумался.
Безмолвие переднего края, тревожные всполохи осветительных ракет над неприятельскими окопами действовали удручающе.
— Эх, и надоела мне эта война, Павел Иванович! Только и знаешь, что хороших людей хоронить да по госпиталям отправлять. Ведь каждый раз сердце в груди переворачивается, как приказ получаешь: кого-то я теперь не досчитаюсь, кого первого на смерть пошлю? И что странно, выбираешь как раз тех, кого больше всего любишь, кому больше всего доверяешь. Тяжело, брат...
— Что поделаешь... Кому не тяжело? Черняков, как услышал, что тебя зашибло, — побелел весь...
Оба примолкли. Безрадостная тишина ночи объединяла их крепче всяких слов.
— Пойду я, однако, — сказал Крутов. Еремеев не отозвался, и Крутов устало побрел на наблюдательный пункт. Хотелось упасть, где идешь, лишь бы сомкнуть глаза, забыться, уснуть, на минутку отвлечься от гнетущих мыслей. Навстречу, громыхая, ехала батальонная кухня.
— До наших далеко? — спросил повар.
— Прямо, — махнул рукой Крутов, — уже близко!
На наблюдательный пункт командира полка попасть ему так и не пришлось. Встретившийся на пути связист сказал, что Черняков ушел в штаб, а линию приказал снимать. Не раздумывая, Крутов пошел в штаб.
По дороге, параллельной фронту, сплошным потоком двигались войска: артиллерия, машины, обозы, стрелковые части. Колонна шла за колонной, и Крутову пришлось постоять, прежде чем представился случай перескочить через дорогу. Он не решился спрашивать, что это за части, откуда, так как все двигались в молчании, без огней.