Мэгги и Джастина
Шрифт:
Джастине хотелось разорвать звенья этой невероятной цепи, пусть даже это принесет боль. Но вместе с этой болью она надеялась обрести надежду, надежду на будущее, в котором не будет этого однообразия, этой тягостной, давящей пустоты, за которой нет будущего.
Джастина все чаще и чаще вспоминала Стэна. Наверное, он был единственным, кто мог бы помочь ей разобраться в этом упорядоченном хаосе. Но Стэна забрал к себе всевышний, который наверняка и сам был неплохо осведомлен о делах земных. Да, после того, как погас этот свет, жизнь Джастины превратилась в бесконечную вереницу рельсов, заканчивающихся тупиком.
Джастина сидела так долго, что не заметила, как за окном особняка на Парк-Лейн сгустилась тьма.
Во тьме вдруг запели колокола. Это звонили в церкви Святого Мартина. Медленные, задумчивые звуки. В млевшем от тепла воздухе они проходили приглушенной поступью, как шаги по мху. Джастина почувствовала, как чудесная музыка стала вливаться в нее, словно струя жизни. Это было как будто напоминание ей о Стэне. Вечер озарился этими звуками, воздух стал мягким, зыбучим, как песок.
Колокола перекликались тягуче и чуть грустно, ласковые, спокойные. Казалось, что над Джастиной в темном воздухе проходят широкие сгущенные волны.
Все три колокола продолжали мерно звонить — наверное, завтра какой-то праздник. Джастина, прислушиваясь к ним, думала о своих горестях, прошлых и настоящих, и о том, что будет с ней после сегодняшнего вечера. Стэн, милый Стэн, как мне не хватает тебя. Нам с тобой никогда не было скучно, наша любовь с тобой была почти идеальной. Для нее не было невозможного. Только тебе я могла рассказать все, что меня волновало. Только ты мог меня понять и не осуждал. Ты всегда умел выслушать меня так, что я готова была рассказать тебе все до самой последней детали. Как ты там однажды сказал? Я голос твоей совести, Джастина О'Нил. Интересно, что бы ты сказал сейчас, голос моей совести. Наверное, ты стал бы уговаривать меня не делать глупостей, не торопиться с выводами, продолжать свою театральную карьеру и, конечно же, смиренно принимать все, что достается мне на долю. Стэн, мой дорогой Стэн, ты всегда знал, как мне больно, как тяжело. Наверное, я сама столько о себе не знала, сколько знал обо мне ты. Ты чувствовал сердцем, что происходит со мной.
Через приоткрытый балкон в гостиную проникал теплый воздух, но, несмотря на это, Джастина чувствовала, что начинает задыхаться, что потолок давит на нее, не дает поднять голову, что для дыхания ей нужен весь воздух, для ходьбы — все безграничное пространство и весь глубокий небосвод — для мыслей, безудержно стремившихся куда-то вдаль из этой тесной каменной клетки.
Не выдержав этой пытки, Джастина торопливо накинула легкий плащ и стремительно вышла из дома. Избегая встречи с Фрицем и стремясь поскорее уединиться, она вышла на улицу и зашагала по безлюдной Парк-Лейн.
Она шла, наверное, не меньше часа. И вскоре, утомленная бесцельной ходьбой, уселась на какой-то безлюдной остановке под полупрозрачной крышей. Она снова попыталась погрузиться в размышления, но все в голове так путалось, что Джастина даже не могла проследить за ходом своих мыслей.
Раздававшийся издалека с Трафальгарской площади колокольный звон вновь напомнил ей о наступающем празднике. Эти звуки вывели Джастину из состояния глубокой задумчивости и вернули ее к действительности.
На фоне потемневшего неба едва заметно вырисовывались крыши, шпили и громады небоскребов, возвышавшихся в нескольких кварталах неподалеку. Глубокие тени окутывали улицы, которые тонули во тьме в нескольких метрах от горящих фонарей.
Все вокруг было насыщено какой-то поэтической грустью, и казалось, что Вселенная, сжавшаяся до размеров одной-единственной освещенной мостовой, грустит вместе с Джастиной. Медленный, чуть слышный звон далеких колоколов едва встревожил стоявшее вокруг спокойствие и взывал к притаившимся в глубине души чувствам.
Широко раскинув свой полог над Лондоном, ночь любовно украсила небо над ним сверкающими звездами и начинавшей
Небо таинственно мерцало бесчисленными огнями, призывая к любви. Казалось, вся земля в эту безмятежную прекрасную весеннюю ночь была полна любви. Ни одного следа печали — повсюду жизнь, мир и наслажденье.
Но Джастина потеряла свою любовь, потеряла вместе со Стэном и сейчас снова стремилась к ней, жаждала ее, алкала всей душой. Она все время пыталась уверить себя в том, что любит Лиона. И каждый раз перед глазами ее вставало нечто разрушавшее эту идиллическую картину. То она вспомнила седеющие волосы Лиона, которые тут же напоминали ей самой о стремительно приближающейся старости, то представляла его разговаривающим с какими-нибудь скучными политиками на такие же скучные темы, и ее одолевала невыразимая тоска, то вспоминала о его многолетнем терпении, прежде чем она согласилась принять его предложение и выйти за него замуж. Наверняка любой другой женщине это понравилось бы, однако Джастину это почему-то временами раздражало. Почему он с такой настойчивостью следовал за ней? Только ли в любви было дело? Может быть, кроме любви он хотел достичь чего-то другого — например, удовлетворить свое самолюбие, или, может быть, он просто боялся, что никто другой не обратит на него внимания? Кто мог сказать, что это было? Рой сомнений проносился в голове у Джастины всякий раз, когда она начинала думать о своих отношениях с Лионом.
Может быть, у него появилась другая женщина? Она еще невидима, но уже напоминает о своем существовании. Порой вот так же под травяным покровом лужайки незаметно струится ручей; гуляя, ты замечаешь, что трава тут гуще и выше, а почва чуть пористая, немного оседает под ногами. Это всего лишь приметы, но они не обманывают: вода где-то здесь. Или же иногда перед болезнью, когда еще нет ее явных признаков, ты ведешь привычный образ жизни, но тем не менее какое-то недомогание, беспричинная тревога уже предупреждают тебя о скрытой опасности. Что это со мною? — говоришь ты. — Мне нездоровится.
Вот так же происходит и тогда, когда у твоего мужа появляется другая. Что это с ним такое? — думаешь ты. — Он не тот, что прежде. До сих пор он проводил с тобой вечера и рассказывал, как прошел у него день. Ему нравилось приводить множество подробностей, ведь все мужчины не прочь рассказать о себе. За ужином он рассказывал тебе о своих планах на завтрашний день. Потом постепенно его ежевечерние отчеты делаются все туманнее и туманнее, в его времяпрепровождении начинают появляться непонятные перерывы. Объяснения становятся уязвимыми и порой просто нелепыми. Он только вскользь упоминает о том или ином времени, путается. Ты ломаешь голову, что же он хочет скрыть?
Ты полагаешь, что за несколько лет знакомства и уж тем более после замужества, разлуки, возвращения хорошо его изучила. Ты знала, чем он интересуется — политикой, службой, бизнесом, религией. В свободное время, которого оставалось не так уж и много, — литературой, музыкой, живописью.
Джастина не могла сказать, что взгляды Лиона сильно переменились за то время, как они снова вместе.
Он по-прежнему много времени проводил за неотложными занятиями в бизнесе и политике. Но появлялись в его поведении и какие-то новые черты. Прежде столь внимательный к туалетам Джастины, он вдруг потерял к ним всякий интерес. Он перестал обращать внимание на ее прическу, внешность. Даже веснушки, вечно бывшие предметом его легких насмешек, перестали вызывать у него интерес. Он вообще перестал говорить о любви, а если и разговаривал о ней, то как-то странно, словно Джастине это было неинтересно.