Мегрэ в меблированных комнатах
Шрифт:
Теперь она больше не смотрела на него, говорила, устремив взгляд перед собой, в пустоту. Временами умолкала, чтобы перевести дух.
— Видите ли, Бурсико лучший человек на свете.
В Объединенном пароходстве все вам это скажут, там его обожают. Он поступил к ним шестнадцати лет на должность рассыльного и пробился сам — учился, отказывал себе во всем. Родители его были очень бедные, они жили в Бордо. Отец часто пил, и каждую субботу мать разыскивала его по полицейским участкам. Поэтому мой муж так ненавидит выпивку. Мне неудобно, что я не могу вам ничего предложить. У нас в
Я думаю, вначале он боялся наследственности и подчинил себя крайне строгим правилам…
Мегрэ хотел что-то спросить, но она продолжала говорить, и он не стал перебивать, решив выслушать ее до конца.
— Иные смеются над ним, в особенности на пароходе, где принято много пить. Он не играет, не интересуется женщинами. Проводит все вечера у себя в каюте, читает, занимается. Он самостоятельно выучил пять или шесть языков и бегло говорит на нескольких туземных диалектах.
Мебель здесь была старенькая, как и все предметы в комнате. Из-за того, что на улице было светло, электрический свет казался тусклым и придавал всему поношенный, пыльный вид.
Мегрэ пришел, чтобы задавать вопросы и получать конкретные ответы, а вместо этого выслушивал бесконечные излияния.
— Я встретила его, когда он жил в Париже между двумя рейсами, потому что, даже овдовев, он возвращался в Париж, где у него была квартира.
— А мать его разве не живет в Париже?
Она не удивилась, что ему об этом известно.
— Да, он переселил ее сюда уже давно, еще когда был женат в первый раз. Снял для нее квартиру на улице Турнель. Она теперь уже очень старая. Иногда она меня навещает, а больше никуда не ходит.
— А почему его мать не живет вместе с вами?
— Не хочет. Считает, что каждая супружеская пара нуждается в независимости.
— Вы с ней в хороших отношениях?
— Я люблю ее как родную мать. С Бурсико мы познакомились в бельевом магазине на бульваре Сен-Мишель, где я работала продавщицей. Он зашел купить носки и черные галстуки и посмотрел на меня внимательно, словно что-то во мне его поразило. Впоследствии я узнала, что именно, — он не пытался скрыть это от меня. Оказывается, я как две капли воды похожа на его первую жену. Подойдите к камину. Там есть фото налево, в рамке из красного дерева.
Комиссар со вздохом поднялся и для очистки совести взглянул на плохую фотографию молодой женщины, довольно невзрачной, которая грустно улыбалась, как будто предчувствовала, что умрет молодой.
Мегрэ уже жалел, что пришел сюда. Он словно увяз в этой тусклой истории, ему хотелось выйти на улицу, вдохнуть живительного воздуха, и когда снова сел в кресло, то почувствовал, что веки его отяжелели.
— Потом я не видела его почти три месяца. Он уехал в одно из своих путешествий в Экваториальную Африку. Вернувшись, он просил меня провести с ним вечер. Я согласилась. В тот самый вечер он рассказал мне о своей первой жене и спросил меня, согласна ли я выйти за него замуж. Я была одинокая, без семьи, очень бедная, и я согласилась. Только позднее поняла, какой это хороший человек и как мне повезло.
Подумайте, что было бы, если бы я заболела до того, как познакомилась с ним? Лежала
Почему-то Мегрэ подумал, что радость у этого человека, должно быть, мрачная. Разумеется, он жалел их обоих. Но по какой-то непонятной причине их несчастье его не трогало.
Ее слова доходили до него словно сквозь какую-то завесу. От рассказа и от этой комнаты веяло унылой скукой, как от семейного альбома, который незнакомые люди упорно показывают вам, не пропуская ни одной тетки, ни одного маленького кузена.
В сущности, он засыпал, и ему приходилось делать усилие, чтобы не закрыть глаза. Слишком давно уже он вертелся по кругу на этой улице, она вдруг опротивела ему, и он ощутил жгучее желание очутиться в толпе, на сверкающих огнями Больших бульварах.
— Пять лет назад я заболела; он приглашал ко мне лучших специалистов. Сначала взял шестимесячный отпуск, чтобы ухаживать за мной, хотя из-за этого ему придется уйти на пенсию на полгода позже. Не знаю, почему я вам все это рассказываю. Может быть, потому, что я несколько раз видела вас в окно и заметила, что вы с интересом смотрели сюда?.. Ко мне заходит только мадам Келлер и изредка свекровь, а так я всегда одна… Вот я и подумала…
Он чуть не заснул. Должно быть, все-таки закрыл глаза, потому что она вдруг посмотрела на него печально:
— Я вам надоела, правда?
— Совсем нет, мадам. Я закрыл глаза, потому что тоже стал думать.
— О чем вы думали?
— О вас… О вашей жизни… Вы родились в Париже?
Может быть, ему наконец удастся задать ей несколько вопросов?
— Я родилась в Гавре.
— Не будет нескромным, если я спрошу вашу девичью фамилию?
— Бинэ… Франсуаза Бинэ…
И этого было достаточно, чтобы она опять пустилась рассказывать:
— Мой отец был моряком. Любопытное совпадение, правда? Он дослужился до младшего унтер-офицера флота. Нас было девять детей. Теперь, должно быть, осталось только трое или четверо.
— Вы с ними не общаетесь?
— Уже давно. Как только девочки подрастали, их определяли в прислуги, мальчики уходили на другую работу. Мои родители умерли.
— Вы тоже поступили в прислуги?
— Сначала работала нянькой — мне тогда было четырнадцать лет — в одной семье, которая проводила каждое лето в Этрета. Эта семья привезла меня в Париж. Они были очень богатые. Я хотела стать горничной. Поступила в школу шитья на авеню Ваграм.
— А потом что вы делали?
В ее голосе вдруг послышалось колебание.
— У меня появился возлюбленный, и хозяева меня выгнали.
— Сколько вам было лет?
— Шестнадцать.
— А почему они вас выгнали?
— Потому что я не вернулась домой.
— Вы не ночевали дома?
— Да. Я не всегда была такой уж хорошей, месье комиссар. Я была молода. Мне хотелось развлекаться.
— И вы развлекались?
— В этом возрасте нам всегда кажется, что мы развлекаемся.
— Вы бросили работу?