Мех форели
Шрифт:
Кто мог сыграть со мной столь явно символичную шутку?
Кармен уткнулась головой мне в грудь, словно хотела спрятаться. Я рассеянно погладил ее по волосам.
Она была моей тетушкой, во всяком случае, так она утверждала.
Кто? — испугано спросила Кармен. Не голубка, надо полагать?
Дама, на чьей кухне ты только что навела чистоту. Она поехала на курорт и там отошла в мир иной, причем необъяснимым образом. Разве кому ведомо, что принесет грядущее? Вскоре после того, как у моей двери на первом этаже появилась и исчезла маленькая голубка, в моей жизни погибло или подошло к концу кое-что еще. К чему эти знаки или указания? Не состоит ли все бытие из знаков, преимущественно зашифрованных, смысл которых открывается нам лишь много позже? Куда же я отправлюсь, покинув тетушкину квартиру? Как тебе Америка? Организуем себе синий автомобиль и
О чем ты? — сказала Кармен. Она приподнялась на локте, подперла голову ладонью, заглянула мне в глаза. Что в твоих словах часто мало смысла, я давно усвоила. Но нельзя ли кое-что все-таки прояснить для моего скромного умишка? Твоя милость собирается уехать и, очевидно, включила мою ничтожную персону в свои планы?
Я обнаружил в глазах Кармен крохотные коричневые точечки, вроде крупинок шоколада. Голубиный корм, голубиная жратва, пробормотал я. Поцеловал Кармен в глаза.
Мне чудится, будто я уже довольно давно пребываю в бесконечном СВОБОДНОМ ПАДЕНИИ. Свободное падение — это как бы ПРЯМОХОЖДЕНИЕ, только спроецированное в абсолютную пустоту. Интересно, связано ли чувство свободного падения с отсутствием шумов или, точнее говоря, с тем, что уровень шума достиг нулевой точки? Не шумы ли привязывают человека к посюсторонности? Ничто, наверное, беззвучно?
Я все это сказал вслух или только подумал? Подумал во сне? Должно быть, я задремал, ведь, когда я с этими словами очнулся, Кармен рядом со мной уже не было. Видно, ушла потихоньку. Ну и хорошо.
Быстро заглянув в сверкающую чистотой, пустую кухню, я зажмурил глаза и взял плащ. Вышел из дома, зашагал в сторону площади Жюля Жоффрена, где сел на 85-й автобус, и поехал в Сен-Мишель. На бульваре Сен-Мишель движение застопорилось, всю проезжую часть заняли демонстранты, они несли плакаты и с подачи мегафонов выкрикивали лозунги; в основном молодежь, но также и целые семьи с детьми. Я смешался с демонстрантами, позволил людскому потоку увлечь меня. О да о да ого, мурлыкал, скандировал, кричал я в волнующейся толпе, которая больше топталась на месте, чем продвигалась вперед, и, несмотря на революционный антураж, распространяла откровенно радостный настрой. Наподобие экскурсионного. Я знать не знал, о чем шло дело. Главное, шло.
Когда мы поравнялись с Люксембургским садом, я выбрался из демонстрации, вернулся немножко назад, а затем пересек площадь перед Сорбонной и улицу Сен-Жак и направился в сторону Нотр-Дам. По пути зашел в маленькую церковь Сен-Жюльен-ле-Повр.
Перед образами горели свечи, неподалеку от входа, у чаши со святой водой, стояли несколько солидных господ, а в одной из передних скамей преклоняли колена две пожилые женщины, погруженные в молитву. Воздух был пропитан запахом горячего воска и едва уловимым ароматом ладана. За кого мог бы помолиться я? С самого детства я этого не делал, но сейчас очень хотел всем сердцем обратиться к Богу. Верят ли в Господа воздушные гимнасты? Иные боксеры в углу ринга перед началом боя осеняют себя крестным знамением, но гимнасты? Для воздушных гимнастов такие понятия, как бой, победа или поражение, не имеют смысла. Гимнасты, молящиеся об удаче? Трудно себе представить. О чем стоило бы просить мне?
Вернувшись в свой квартал, я пошел прямиком к Саиду и сел у стойки. Мне было важно погрузиться в безостановочное урчание его кабильского голоса. После обычных приветственных формул он тотчас завел разговор на свою излюбленную тему. Мол, скоро он привезет из Алжира свою семью. Я уже задавался вопросом, есть ли у него вообще семья. Или семья вправду есть, но нет места, где бы ее разместить, и он трудился в поте лица, чтобы купить подходящую квартиру, но как? По сравнению с кафе, хозяин которого носит пуловер, Саидово заведение не более чем кабак, если столь непрезентабельный погребок заслуживает такого названия. О своих семейных обстоятельствах я ему никогда не рассказывал, да он и не спрашивал. Я заказал рюмочку фиговой водки и стал смотреть на улицу. Возле Саидова кабачка ничего не происходило, и смотреть там было не на что, разве только на нескольких голубей, которые, дергая головой, сновали по сточному желобу в поисках чего-нибудь съестного. Вы любите голубей? — спросил я Саида. Он, похоже, не понял, что я имею в виду, и принялся рассуждать о жареных голубях и особенностях их приготовления, скажем по сравнению с перепелками. Потом мы с ним потолковали о почтовых голубях.
Я думал об исчезновении голубей с заднего двора, о ворковании, думал о голубином помете и голубином полете, о вспархивании испуганной голубиной стаи, которое звучит как хлопок. Потягивая фиговую водку, подбрасывал Саиду все новые реплики, лишь бы не умолкало его урчание. Да-да, почтовые голуби, говорил я, да-да, жареные голуби, которые так и просятся в рот, ого. А вот о жареных ласточках я никогда не слыхал, и в почтовой службе их не используют. Кстати, Саид, вам известно, что ласточки проводят жизнь в небе, я имею в виду, они никогда не садятся на землю, потому что не смогут взлететь? Как и стрижи. Симпатичное лицо Саида с густыми черными бровями и столь же густыми черными усами изменило выражение: он наморщил лоб и несколько озадаченно воззрился на меня. Я сдерживался, чтобы не назвать его «моя ласточка», так далеко заходить незачем, тем более с добрым знакомцем вроде Саида. Дверь распахнулась, вошел высокий, немолодой уже, для Саидова заведения слишком хорошо одетый господин; я легко угадал в нем отца несовершеннолетней девчонки, которая, по словам Саида, слоняется по окрестным улицам и у него тоже появлялась, конечно же без ведома отца. Теперь Саидов генератор урчал для родителя малолетней гулены.
Но вернемся к ласточкам. Жареными они в рот не просятся, ни для почтовых, ни для иных каких целей тем паче не годятся. Не наши они, не земные. И как они глянцево-черны, как остер серп их крыльев, режущий небеса. Не говоря уже о криках. А как они мельтешили перед нашими распахнутыми окнами, взбудораживая небо, вскипая, выкипая от счастья, меж тем как мы тогда любили друг друга в этом небесном свете, в ласточьем шуме, среди библейского пейзажа холмистой Тосканы, сливаясь в одно душой и телом, думал я, прихлебывая Саидову фиговую водку. В жизни не видел, как пьет ласточка, но этого я говорить не хотел, обронил затем только, чтобы выиграть время, а может, оттого, что не смею высказать, додумать до конца то, что имею в виду на самом деле: бедняжка, нет ей покоя; и пока онане обретет покой, мне, не способному даже молиться, он опять же заказан. Успокоится она — успокоюсь и я. А пока она жжет меня огнем, терзает болью; так болят ампутированные конечности, по крайней мере, я не то читал про это, не то где-то слышал. Неужели покоя не бывает вообще?
Кстати, по поводу ампутации: интересно, как мужчины обращались в письмах с фронта к своим любимым, оставшимся дома? Наверняка не писали «моя голубка». «Голубка» и «ласточка» — ласковые имена, так называют друг друга счастливые влюбленные, прежде всего те, что уверены в ответной любви. В этих словечках сквозит легкая ласковая насмешка. А солдатам на полях сражений определенно не до подтруниваний и нежностей. Во времена войны любовь равнозначна только одному — надежде? Любовь — это жизнь, а ее отсутствие или угасание — смерть? Куда уместнее будет не «моя голубка», а «сердце мое». Ведь и разбивается именно сердце. Разве нет несчастных, которые пошли на войну от «разбитого сердца»?
Ну, сказал я Саиду, хотя бы из дома, из Алжира, приходят добрые вести? Долгую разлуку не всегда легко выдержать. Я знаю, о чем говорю. Нужно запретить себе думать о тех, кого нет рядом, и держаться так, будто ты совсем один на свете, что, однако, не исключает надежды. Надежда не поддается сокращению, как и вера. Живешь либо надеждой, либо безнадежностью. Одна ласточка, как известно, весны не делает. Взять, к примеру, хозяйку «Футбольного бара» — вы ведь знаете ее? На мой взгляд, эту пышнотелую особу так и распирает от надежды. Потому она и поет с таким удовольствием, невзирая на скребеж птицы на игровом автомате. Откуда она берет надежду? Да ниоткуда, просто она у нее есть. Я убежден, ваши близкие разделяют вашу надежду на воссоединение. А коли так, объединению семьи ничто не помешает. Почему вода в сточном желобе бежит так торопливо? Потому что ей не терпится соединиться с остальными сточными водами?
Спеши, пробормотал я, спеши-торопись. Ведь не только очищающее, освежающее, прелестное восхищает меня в серебристом потоке, дело совершенно в другом: это источник, родник. Разве каждое утро я не стою у родника, когда дворники открывают гидрант-фонтанчик?
Попрощавшись с Саидом, я отправился восвояси. У скорняжной лавки возле тетушкина дома остановился, зашел внутрь. Потянул носом тяжелый звериный запах мехов и сказал хозяину, что меня интересует выставленная в витрине гравюра с забавным названием. Я бы охотно ее приобрел.