Мех форели
Шрифт:
Ничего нет лучше путешествий, вы не находите, дорогая Гислен? Знаю, вам хочется спросить, с чего это я заговорил о путешествиях. Оставьте этот вопрос при себе, я на него не отвечу. Пускай он будет открытым. Открытые вопросы куда лучше тех, ответ на которые уже получен или возможен, ведь они наводят на размышления. Размышления прекрасны, но необходимо знать меру, иначе они опасны. С вашего позволения, я откланяюсь. Вечер был восхитительный, благодарю вас.
Время было позднее, почти час ночи, но мне повезло, решетку метро еще не закрыли. Успею на последний поезд. На платформе никого, кроме двух бездомных, мирно беседующих на скамейке, — единственные ожидающие. Я остановился в сторонке, но не слишком далеко, не так,
На другой день в «Футбольном баре» я столкнулся с Кармен. Давненько о тебе не слыхала, сказала она.
Галка скребла лапками на крышке игрового автомата.
Терпеть не могу эту птицу. Мало того что с виду растрепанная, кажется, вот-вот околеет. Галки, случайно, не символы смерти?
Кармен эту тему не поддержала. Однако и о моем ночном наскоке словом не обмолвилась.
Как идут дела? — лукаво спросила она. В смысле: чем ты все время занят? Ты вообще отдаешь себе отчет, что до сих пор ничего не говорил мне о своих делах? Фактически я знаю только, что предки твои были акробатами, а сам ты вечно спешишь. Разве это нормально? Тем более что, с другой-то стороны, мы люди близкие, а? Ты живешь один? Профессия у тебя есть?
Профессия? Знаешь, недавно на меня чуть не напали. Я шел по унылой улице Клиньянкур, было часа два ночи, вся округа точно вымерла, ни души кругом. Как вдруг впереди обнаружилась группа мужчин, зрение меня не обмануло, их было шестеро, африканцы, чернокожие мужчины во мраке ночи. Поджидая меня, они перешли на мой тротуар. Один шагнул ко мне: Огоньку не найдется? Я вынул зажигалку — дескать, пожалуйста! — он прикурил сигарету. Ну вот, думал я, сейчас они тебя изобьют. И притом едва сдерживал смех. Однако африканец отступил, поблагодарил и дал мне пройти. Почему эти головорезы пропустили меня? При мне были деньги, часы. Сочли меня никудышной добычей? Когда я вернулся домой, мне показалось, будто в мое отсутствие мебель размножилась. Я буквально не мог пошевелиться. Раньше всегда предпочитал жить в предельно скудной обстановке, а теперь угодил прямо-таки в битком набитый мебельный склад, где вдобавок еще и шубы гниют.
Я удовлетворю твое любопытство, если признаюсь, что в настоящее время занимаюсь мехами, конечно не как барыга, но вроде того? В моем жилище имеется изрядное количество меховых манто и жакетов, могу показать, но для этого тебе придется зайти ко мне домой.
Мы вышли из «Футбольного бара» и прогулочным шагом направились в сторону тетушкиной квартиры.
Вот, значит, где ты живешь, сказала Кармен. На холостяцкую обитель эта квартира не слишком похожа.
Квартира принадлежит, если можно так выразиться, некой особе, состоящей со мною в родстве. Иной раз она именует себя моей тетушкой. Сейчас ее нет. И я нашел здесь пристанище. Что до будущего, то я пока в раздумьях. Не так давно размышлял, к примеру, о воздушногимнастическом номере, когда соскочившего с трапеции не ловят за руки, но и на манеж он не падает. Просто исчезает в воздухе.
Должен бы исчезнуть, веско произнес я.
Глаза у Кармен наполнились слезами. Она обхватила ладонями мое лицо, принялась ощупывать его — глаза, лоб, скулы, рот, губы. Прижала мою голову к себе, погладила по волосам. Я слышал, что она плачет, шепча: Бедный мальчик.
Кстати, как поживает Доминго? — пробормотал я, пытаясь ее отвлечь. Она не ответила. И я покорно ждал, пока рыдания утихнут.
Ну что ты, Кармен, успокойся, не переживай. Теперь уже я обнимал ее, утешал.
Когда-то здесь жил слепой, по соседству, милая, мне нравился его задумчивый голос. Иногда я тоскую по нем. Он звучал как неисповедимый глагол Божий из мирозданья… Пойдем-ка обедать. Шубы я покажу тебе в другой раз.
Отчего любовь никогда не идет мне на пользу? Я проговорил это тихонько, чтобы Кармен не услышала.
Что ты сказал? — спросила она, все еще сквозь слезы.
Ничего. Ничего важного. Пойдем.
Мне вспомнилась незнакомка в полутемном баре, которая без церемоний взяла меня за руку, только прошептала: «Куда мы пойдем?» на ломаном немецком со славянским акцентом. Я повел ее в гостиницу, а на прощание она, как слепая, ощупала мое лицо, будто желая навсегда запечатлеть в памяти каждую подробность. Спустя много недель пришла открытка. Она не давала о себе знать, потому что была арестована и сидела в тюрьме. Ее только что выпустили, но высылают из страны. Она просто хочет извиниться за свое невежливое молчание. Больше я о ней не слышал.
Той ночью я не сделал тебе больно, милая?
Мы пошли в ресторан под названием «Добрая кухня», который я не так давно обнаружил на улице Севест. Посетителей тьма-тьмущая, жуют, чавкают, и, похоже, все друг друга знают. Перебрасываются от стола к столу замечаниями и шутками. И маленькая собачка, которая, попрошайничая, сновала повсюду и, когда кто-нибудь из посетителей угощал ее особенно лакомым кусочком, становилась на задние лапки, тоже, видимо, была всем знакома. Наверно, жила при ресторане.
Как только мы сели, на столике появилась целая башня керамических мисочек и тарелочек с закусками — колбасы, салаты, рыба, паштеты, яичницы; не дожидаясь заказа, принесли и вино и полную корзинку хлеба. Стены опоясывал яркий красочный фриз, сценки кабаре, напоминающие о минувшей славе Монмартра. «Добрая кухня» не просто место, где можно утолить голод, это ярчайший наглядный образец французских гастрономических удовольствий. После закусок подали горячее — мясо и овощи, затем сыр, пирожные, фрукты. Хозяйка внимательно наблюдала за своими чадами, предающимися чревоугодию, за стойкой властвовал хозяин, обеспечивал напитки, способствующие пищеварению.
Ты с ума сошел! Зачем мы сюда пришли? — напустилась на меня Кармен. Здесь же кричать надо, иначе собственного-то голоса не услышишь. Прикончить меня решил? — добавила она, с отвращением обозрев кулинарное изобилие на столе. Я вообще не хотела есть, да если б и хотела, тут сразу бы аппетит потеряла.
Прикончить?
Ты сейчас говоришь как та дама, что называет себя моей тетушкой. Она тоже обожает меня критиковать. Ты не можешь оставить меня в покое, в смысле позволить мне жить как живется, а? Согласен, пошептаться здесь никак не удастся, а уж тишиной исповедальни вообще не пахнет. И между прочим, хотелось бы подчеркнуть, что, кроме имени, я о тебе знаю не больше, чем ты обо мне. А нужно ли непременно знать друг о друге все? Знание сковывает. Будь гимнасты на сто процентов уверены, что после соскока их подхватят, им было бы незачем устремляться в пустоту. Риск исчез бы. Может статься, в пикирующем полете их на мгновение озаряет некое знание. В остальном же они знают разве что о работоспособности собственного тела. Воздушные гимнасты — странные птицы. По сравнению с ними настоящие птицы — отъявленные реалисты, хотя иной раз производят комическое впечатление. Очень ведь смешно наблюдать, как в сумерках одинокая птица, тяжело взмахивая крыльями и никуда не сворачивая, целеустремленно летит по небу, словно до наступления ночи должна исполнить какой-то важный уговор или доставить депешу, верно? Ты смотришь так хмуро. Я навожу на тебя скуку, Кармен?
Порой я чувствую себя как после операции, которая прошла успешно, однако выздоровление не наступает.
Операция? — насмешничала позднее так называемая тетушка. Пора бы кончать с этим вечным привиранием. Оно тебе просто уже не по возрасту. Что ты не можешь осилить? Утрату жены? Большинство браков распадается, почему же именно твой должен был уцелеть? Одним сексом его не скрепишь. Супругам нужно иметь общее дело, в семье или в бизнесе, все равно. Воздухом да любовью, как известно, сыт не будешь. Чем уж она тебе так сильно навредила, жена-то твоя?