Механический Зверь. Часть 3. Невидимый Странник
Шрифт:
Глава 1
В Нерии, соседнем с Кристорией государстве, кроме столицы, нескольких особенно крупных городов, городов и городков поменьше, а также множества сел и деревень, можно, если очень постараться, найти одну, расположившуюся на самом побережье. Домов двести, не более, она нанесена только на самые подробные карты, да и то, только за тем, чтобы сборщики налогов не пропускали ее во время своих объездов. Пенная, с названием, как прекрасно видно, никто особенно не заморачивался, была самой обычной деревушкой, такой, проехав которую насквозь, уже через час не вспомнишь, она это или одна из десятка предыдущих. Да и проезжали тут не так чтобы очень часто, все-таки большинство крупных дорог и торговых маршрутов лежало восточнее, подальше от побережья Пустого океана
Однако и в Пенной тоже всегда можно было найти один-два десятка приезжих, решивших остаться тут на ночь просто потому что время уже было позднее, а зима, даже в таком умеренном климате, как здесь, все-таки не располагала к поздним поездкам. И лучший, следует понимать что лучший только по сравнению с двумя другими, трактир деревни, пользовался у таких вот нечаянных путников немаленькой популярностью, пусть и просто потому что два других пользовались популярностью куда меньшей.
Но в вечер перед выходными, да еще и в довольно холодный, даже такое захудалое заведение как «Китовый Ус», было заполнено почти до отказа. Люди ели и пили, второе, естественно, больше, болтали, резались в карты, хвастались кто чем мог, спорили обо всем на свете, активно старались ухватить снующую между столиками официантку Сейму за верткий зад, хохотали, пели нестройными голосами под чуть фальшивое звучание бродячего музыканта, заказывали добавки еды и напитков, второго, естественно, больше, пытались затевать драки, за что быстро оказывались вышвырнуты за дверь… в общем, с удовольствием и пользой проводили свой честно заслуженный неделей работы вечер.
Мужчина, может быть чуть за тридцать, черноволосый, с хитрым прищуром темных глаз и легкой щетиной на подбородке, ничем из этой толпы не выделялся, разве что пил и пел чуть менее активно, но это было несложно списать на обычную усталость. На него никто не обращал внимания, разве что иногда бросали чуть завистливые взгляды, когда вышеупомянутая Сейма, поднося ему новую кружку с пивом, в ответ на банальные шутки не окидывала юмориста ироничным взглядом, а начинала звонко хихикать, кокетливо прикрывая губки ладошкой.
— Счастливчик, — говорили те, кого официантка «Китового Уса» в этот вечер аккуратно, но безапелляционно отшила.
— И что она в нем нашла? — вторили другие, те, кого Сейма отшила еще и накануне.
— Да забудьте вы про эту рыжую, сдалась она вам, — махали рукой те, кого девушка отшивала уже далеко не пять и даже не десять раз.
Кстати, понять, что рыжеволосая Сейма нашла в черноволосом незнакомце, можно было довольно просто. Нужно было только знать, что под двухдневной небритостью и небольшой полнотой в районе живота скрывался профессиональный маг-трансформ, способный по желанию перекраивать собственное тело так, как ему нужно, в любых местах и любых диапазонах.
Лазарис Морфей, а это был именно он, оказавшись вдали от родителей, академии, друзей и вообще всего, что имело отношение к его истинной личности, пришел к выводу, что нет никаких причин путешествовать в теле одиннадцатилетнего мальчишки, предпочтя возраст, на которой он сам себя ощущал. А еще, раз уж он лишился всех тех удовольствий, что приносила ему прошлая жизнь, Лаз решил возмещать теми удовольствиями, которых был в той жизни лишен.
По алкоголю он, правда, не слишком скучал, попивая его больше для проформы и поддержания образа, а вот женщины… Да, его настоящему телу, в которое он все еще вынужден был возвращаться пару раз в неделю, было одиннадцать. Но разуму-то было уже за сорок. И если физиологически и гормонально его лишь только-только должно было начать тянуть к противоположному полу, то психологически все было куда сложнее. Чего стоила одна лишь Штучка, которая, не подозревая ни о чем, легко себе позволяла разгуливать перед своим маленьким другом в совсем не пуританского вида ночнушках, а то и вовсе в чем мать родила, аргументируя это для себя как: «Ну он же еще маленький». И в такие моменты Лаз был готов просто на стену лезть от переполнявших разум совсем не детских мыслей и образов. А потому, оказавшись предоставлен самому себе, одним из первых, что он сделал, было посещение совершенно конкретного заведения, из которого улучшенное трансформацией тело не выходило больше суток, выпуская весь накопившийся за десяток лет пар.
Сейчас, спустя месяц после исчезновения, это уже тоже не было необходимостью, просто развлечение в дороге. Трансформация по
На следующий день он снова сменит внешность, оставит Сейме на чай хорошие деньги, и отправится дальше на юг. Вообще, такая свободная жизнь сильно меняла его. Стал казаться легче лежащий на плечах груз ответственности, не пропал совсем, конечно, но уже не давил ежеминутно и ежечасно, грозя в любую минуту придавить и превратиться в надгробный камень. Реже стали сниться кошмары про смерти близких, в которых убийцей зачастую становился он сам, превратившийся в чудовище после того как не смог больше управлять заменяющей ему душу тьмой. Постепенно начали пропадать те самоуверенность и гонор, которыми, Лаз теперь четко видел, он страдал уже довольно давно.
Там, в Апраде, в Доме Магии, он был Лазарисом Санктусом Морфеем, юным дарованием с неизмеримым потенциалом, будущей опорой нации, потенциально сильнейшим магом в мире и в истории, тем, кто однажды будет решать судьбы стран и народов и прочая и прочая. Как бы он не старался убежать от этих титулов в учебу и общение с друзьями, они, словно назойливые комары, находили его и продолжали противно пищать над ухом, что бы он не делал. И постепенно, хотел он того или нет, это оказывало свое влияние. Высокомерие, заносчивость, чувство собственного превосходства. К счастью, эти эмоции не затмевали разум полностью, но все его поведение, сейчас Лаз отлично это видел, было ими пропитано. Начиная от того, как он сидел в своем кресле, с отеческой полуулыбкой наблюдая за своими друзьями, и заканчивая тем, как он прошел отборочный тур на магический турнир, скрутив меч гвардейца в стальной рулет. Так или иначе, он везде и со всеми вел себя так, словно был фокусником, демонстрирующим окружающему миру один бесконечный и невероятно зрелищный трюк. Да, в какой-то мере он имел на это право, не только из-за своей силы как мага, но и из-за разницы между возрастом его тела и разума, оборачивающей любое его действие в проявление гениальности. Вот только…
Лаз не был гением. Он и раньше себе это говорил, вот только тогда после этих слов всегда шло: «НО…» и список того, в чем он лучше этих самых гениев. А сейчас до него начало доходить, что нет никакого смысла в этом самом «НО». Дурацкие споры: гениальность против огромного магического потенциала, гениальность против опыта иного мира, гениальность против взрослого разума… В конечном итоге это все просто соревнование на самый длинный член в мире. И всерьез в нем участвовать могут только такие люди: заносчивые, себялюбивые, с задранным в потолок носом и раздутым самомнением.
И Семен Лебедев, тот человек, что умер там, в пустыне африканского континента, таким не был. Был эгоистом? Да. Считал себя умнее других? Не без этого. Тешился мыслями о собственной уникальности? Конечно, все так делают. Вот только это все было легко и непринужденно, не выходило за рамки и не мешало ему жить. Просто потому что Семен Лебедев понимал: он точно не самый умный и не самый уникальный. Даже не в первом миллионе из семи миллиардов, скорее всего.
Может быть именно поэтому, вдруг оказавшись кем-то даже не из разряда «Один на миллион», а сразу попав в «Один на весь мир», Лазарис Морфей не заметил, как впустил в себя этот яд. Ведь это и правда самый настоящий яд, только не тот, который убивает за несколько минут, а другой, вызывающий привыкание и вынуждающий приходить снова и снова за все большими дозами. В какой-то момент высокомерие стало его наркотиком.
И когда вдруг он перестал быть «Одним на весь мир», и стал «Одним из толпы», в первое время ему пришлось пережить самую настоящую ломку. До одури хотелось снова ощутить на себе эти недоумевающие взгляды, выдать что-нибудь, что вызовет у слушателей настоящий когнитивный диссонанс, таинственно усмехнуться, давая тонкий намек, что нечто произошедшее не ускользнуло от взгляда одиннадцатилетки, хотя должно было.
Вот только его лицо в тот момент было лицом взрослого, тридцати-сорокалетнего мужчины, Лаз решил держаться в этом промежутке, и его слова больше не вызывали никакого вау-эффекта. Просто потому что в самих словах не было ничего такого. И в нем самом не было ничего такого, если забыть про магию. И это понимание, не на уровне мозгов, а там, значительно глубже, куда не пробиться никакими рациональными доводами, поначалу было очень неприятно.