Механист
Шрифт:
— По весне?
По тону девушки Вик отчетливо представлял, что предстоит ему путь неблизкий и скорый. По зимнику.
Но до острога дойти, тем более — сплавом, не напрягаясь и сильно не уклоняясь на юг, Венедис в конце согласилась. Немного передохнуть и прибарахлиться.
Самым неприятным при сплаве был мороз. Когда идешь пешком, все-таки не так холодно. Костры палили прямо на плотах, но это не спасало. Вик расхаживал из конца в конец, выдыхал клубы пара, смотрел на покрывающиеся коркой льда бревна настила и иногда помогал Моисею определиться с темой очередного трепа.
Пахан оказался еще проницательнее, чем механист решил сначала.
— В верховья Вишеры мы же не просто так ходили, — разоткровенничался Моисей, не иначе, помог принимаемый для сугрева спирт, — туземцы
Себеда тем временем принялся инструктировать насчет этих самых вогулов:
— Вишь, камни? — Камнем здесь называли любой скальный выступ — от небольшого утеса до горы под облака, а вдоль русла реки они встречались нередко. — По Вишере у вогулов две заветные месты — Камень Писаный и Камень Говорливый. Под Писаным у них село и капище очень древнее. Они его однажды бросили, думали насовсем, а после Войны вернулись, прощения ждут и шибко берегут теперь. Возле него будем плыти — оружии не доставать, сильно на писаницы не пялиться и, главное, пальцем или еще чем в их сторону не тычить. Вогулы с нами в лоб не справятся — у нас сила и стрельбы, но обиду на всю жизнь запомнят. Положат дурную метку, ни один шептун потом не отговорит. А могут и на узкой тропе дождаться. У Говорливого проще. Там главное — не кричать и воще — говорить потишее. У Говорливого эхо волшебное. Скажешь «стерлядь», а от камня такое непотребство аукнется, что вогулы ясизнь положат, но за унижение отплатят. А можно и ответ у Говорливого услышать, если не спрашивать специательно, а нечаянно получится. Но лучше не рисковать заздря — молча проплыть мимо, потом наговоримся еще.
Земли по Вишере и, правда, были до безумия величественны. Камни выступали прямо из воды отвесными грядами, чем-то напоминая то место, где механист и княгиня обнаружили план древней западни. Только здесь скалы громоздились еще выше и круче, а могучие деревья на их макушках виделись густой, но низкой порослью. Вода, отражающая пасмурное небо, казалась жидкой сталью, и волны были похожи на отточенные зазубрины, царапающие снизу бревна плотов. Лес, там, где он подступал к берегу, шептал тысячей голосов — и все о Вечности. В каждом удобном для поселения месте явно проступали следы отсутствия человека. Долгого и безнадежного.
Моисей, правда, так не считал и во всякой выгодной излучине видел закладку для своего главного острога. Даже Старьевщик включался в игру, оценивая тактические преимущества того или иного расположения.
А прагматичная Венди выспрашивала Себеду про другую реку — Вычегду, и только приближение к Писаному Камню отвлекло ее от этого разговора. Видок указал на свежий рисунок квадратной спирали, сделанный синей краской на небольшой скале:
— Вот такой и есть родовой знак вогулов. Что за семья, мне не знамо, но если похожее в тайге заприметишь на дереве вырезанным — уходи оттудова. Значить — земля рода, в которой без спроса бродить воспрещается. Охоту устроят, для них же ж что зверь, что человек — все одно добыча.
— Жрут они что ли, людей-то?
Себеда покосился на Старьевщика:
— Жрут не жрут, а черепами хвастаются.
Вик ухмыльнулся, представив в избе на почетной стене вместо традиционной у туземцев медвежьей башки человечий череп с берестяной табличкой внизу: «Голова механистова, добытая в зиму от воцарения Хана Первого пятисот триццать осьмую».
— Не смеялся б ты тут, Инженер, мало что вогулам с твоего смеха надумается. Плывем и плывем — счас сам Камень покажется.
Рисунки на Камне оставили у механиста странное впечатление. Совсем не похожие на прошлые писаницы. Во-первых — четкие, подправленные и обведенные не только красной охрой, но и синими, зелеными, желтыми красками. Во-вторых — по соседству с угловатыми изображениями животных и человеческих фигур встречались буквы и символы отнюдь не доисторической эпохи. Последние отчасти были обновлены, отчасти затерты, но и, то и другое начисто искажало общее восприятие картин, нарушало связи и логику, очевидные в схеме охотничьего загона. Рядом, например, со стилизованным силуэтом волка находилась выполненная черным, явно восстановленная надпись «БОЛЬШОЙ ПИСЕЦ!!!» а на однозначно древнее изображение солярного символа накладывался бессмысленный текст «vandervekken@yandex.ru». Еще сильнее давило на нервы затертое, но все равно проступающее на сером камне и звучащее как эпитафия высказывание неведомого философа: «Бог мертв».
Позднее Себеда рассказал, что на Писаном, видимо, еще в Радостные Времена оставляли отметки все, кому не лень, но вогулы не стали отделять свои исконные знаки от более поздних сакральных выражений. Потому что это история Камня, а может, даже целого мира, и каждая метка на нем имеет свое немаловажное значение.
Венди, забыв о запрете видока, глазела на всю эту художественную околесицу и шептала себе под нос что-то про насквозь сумасшедшую гибридную магию. Себеда предупредительно шикнул, когда от противоположного Камню берега отделилась узкая длинная лодка и поплыла наперерез плотам. Усмотрев в посудине только двух человек — гребца и сидящего на носу пассажира, Вик дергаться за стрельбой не стал.
Лодка резво пришвартовалась к плоту, и на бревна перескочил высокий плечистый мужчина. Черные косы с яркими лентами и вплетенным бисером, жесткие черты покрытого шрамами лица, топор на длинной, украшенной медными накладками рукояти — пришелец выглядел важно. Переговорничать к нему направился Моисей — поздоровался на словах и протянул руку.
— Это наше место, — с ходу начал гость, но на Рукопожатие ответил. — На што твоя ведьма его прощупывает?
— У нее глаз не дурной, — успокоил пахан. — Мы без умысла, мимо плывем, причаливать не думаем. Понятие имеем. Ваше место, без вопросов.
Вогул прищурил и без того узкие глаза, и механист вдруг ощутил давненько не слышанный зуд талисмана.
— Ведьму везешь и нечестивого — без умысла? Пускай откроется.
Старьевщик покачал головой — необсуждаемо.
— Это механист, — ответил за Вика Моисей, — такая его природа. И мыслью зла он творить не может.
— Всякий может мыслью зло творить. Пускай откроется. Камень его хочет.
В какой роли его желает Писаный Камень, Старьевщика не интересовало. А сложной дипломатии он предпочитал контрольный выстрел в висок, поэтому отрицательно мотнул головой.
Венедис взяла его за локоть, успокаивающе махнула рукой вогулу. Отвела механиста на дальний конец плота. Зашептала, согревая дыханием ухо:
— Странное место — тут миры друг на друга накладываются. Изначальный и тот, который до Войны был, зыбкий. Ты тоже странный. И в тебя ведь окружающее уже пыталось вникнуть. Попробуй открыться. Он что-то сказать хочет.
— Нет.
Разве можно объяснить девчонке, что раскрывать сознание в таких сложных местах Вику особенно опасно? Что ему сможет предъявить мир, некоторые порядки которого механист давно и сознательно игнорировал? Если даже в привычной обстановке Давящее накатывает тошнотворным головокружением, чем закончится общение с присутствующей в древнем Камне силой? Безумием? Увольте. Это не его правила, а по чужим он не играет. Называйте это трусостью — ему все равно.