Шрифт:
РОДИМОЕ ПЯТНО
перев. Д. Волчека
Когда мне было четырнадцать, отцу пришлось из-за болезни уехать на год за границу. Было решено, что мама поедет с ним, наш дом на время закроют, а я отправлюсь в небольшой провинциальный пансион.
В этой школе я познакомилась с девочкой по имени Д. Намеренно говорю «познакомилась», а не «подружилась», потому что, хотя я остро чувствовала ее присутствие все время, которое там провела, настоящей дружбы между нами не возникло.
Я обратила внимание на Д. за ужином в мой первый школьный день. Я сидела с другой новенькой за длинным столом, чувствовала себя неуютно, подавленно и немножко скучала по дому
Д. сидела на другом конце стола, почти напротив меня. Ее белокурые волосы среди стольких темных голов завораживали. Был осенний вечер, туманный и промозглый, а зала была скверно освещена. Мне казалось, что весь свет в столовой устремился к Д. и сиял над ее белыми волосами, воскресая и обновляясь. Сейчас я думаю, что наверняка она была красива, но ее облик упорно ускользает от меня, вспоминаю только лицо необыкновенное, не веселое, не меланхоличное, но наделенное удивительной обособленностью, лицо человека, посвященного предначертанной судьбе. Возможно, эти слова не очень-то уместны в отношении школьницы, которая была всего на несколько месяцев старше меня, и, разумеется, в ту пору я не думала о ней так. Я передаю сейчас накопленные, а не мгновенные впечатления. В ту пору я видела просто белокурую девочку, чуть старше меня, которая, поймав мой взгляд и наверняка решив, что я нуждаюсь в поддержке, улыбнулась мне за столом.
Помню, я смотрела на нее с завистью. Мне казалось, что у нее наверняка есть то, чего мне, новенькой, не хватает — успех, популярность, прочное место в школьном мире. Позднее я поняла, что это не совсем так. Странная тень словно окутывала все, происходящее с Д. Я стала воспринимать эту тень, которую столь сложно определить словами, как некое дополнение к необычному внешнему блеску.
Как передать непонятное ощущение аннулирования, сопровождавшее ее? Хотя она не была непопулярной, близких подруг у нее не появилось, и хотя она считалась одной из. первых в учебе и спорте, какие-то неотвратимые случайности мешали ей достичь большего. Судьбу она явно принимала безропотно: даже — такое создавалось впечатление — не ведая о ней. Я никогда не слышала, чтобы она жаловалась на невезение, постоянно отнимавшее у нее награды.
И при этом она, конечно, не была равнодушной или недалекой.
Хорошо помню один случай, это было уже под конец моего пребывания в школе. В одном из коридоров висела обтянутая зеленым сукном доска, к которой, среди других объявлений, прикрепляли большой лист с нашими именами и оценками, выставленными за неделю. Д. стояла перед этим списком в полном одиночестве и смотрела на него как-то непонятно, не с возмущением, не с горечью, а — как мне показалось — со смесью смирения и страха. Когда я увидела ее лицо, меня охватила волна страстного и необъяснимого сострадания, чувство столь непомерное, столь не оправданное обстоятельствами, что я с удивлением почувствовала, как на глаза навернулись слезы.
— Позволь помочь тебе… Давай я что-нибудь сделаю, — услышала я свои мольбы, сбивчивые, словно на кону оказалась моя собственная судьба.
Вместо ответа Д. закатала рукав и безмолвно показала отметину на предплечье. Это было родимое пятно — неяркое, словно прочерченное выцветшими чернилами, и на первый взгляд похожее на сплетение кровеносных сосудов под кожей. Но, приглядевшись, я обнаружила, что оно напоминает медальон, миниатюру: круг, обрамленный острыми уголками и заключающий небольшой рисунок, очень красивый и нежный — возможно, изображение розы.
— Ты видела такое? — спросила она, и мне показалось, будто она надеется, что я тоже ношу подобный знак.
Что появилось на ее лице — разочарование, смущение или отчаяние, когда я покачала головой? Помню только, что она быстро убежала по коридору и последние дни, которые я провела в школе, старалась избегать меня, так что мы больше ни разу не оставались наедине.
Шли годы, и, хотя я ничего не слышала о Д., я ее не забыла. Изредка, пару раз в год, когда я ехала в поезде, ждала кого-то или одевалась утром, мысль о ней возникала в сопровождении странного дискомфорта, какого-то смятения души, которое я старалась отогнать.
Как-то летом, когда я путешествовала по чужой стране, из-за перемены железнодорожного расписания мне понадобилось сесть на другой поезд в маленьком городке у озера. Ждать нужно было три часа, и я решила прогуляться. Был августовский день, очень жаркий и душный, зловещие грозовые облака вскипали над высокими горами. Сначала я хотела пойти к озеру, где было прохладней, но что-то зловещее в недвижной воде цвета лавы оттолкнуло меня, и я решила подняться в замок — главную достопримечательность округи.
Эта старая крепость возвышалась над городом и была ясно видна с привокзальной площади. Мне показалось, что я дойду за несколько минут, если поднимусь по одной из улочек. Но глаза обманули меня, дорога оказалась довольно долгой. Когда я добралась по жаре до огромных кованых ворот, меня отчего-то охватила печаль и я уже почти решила не входить, но тут появилась группа туристов, и экскурсовод убедил меня присоединиться к ним.
На вокзале мне объяснили, что в здании расположен музей, так что я удивилась, увидев во дворе стоящих на страже солдат. На мой вопрос экскурсовод ответил, что часть замка по-прежнему используется как тюрьма для нарушителей особого типа. Я ничего не знала о таких спецтюрьмах и попыталась расспросить экскурсовода, но тот, вежливо меня выслушав, уклонился от ответа. Другие туристы тоже, казалось, не одобряли мою настойчивость. Я сдалась и замолчала. Мы зашли в огромный зал и стали смотреть на темные каменные стены, покрытые зловещей резьбой.
Пока мы переходили из одного мрачного помещения в другое, я все больше жалела о том, что отправилась на эту экскурсию. От каменных плит устали ноги; грозные стены и массивные запертые двери угнетали меня, но мне казалось, что вернуться невозможно: из здания не позволят выйти, пока экскурсовод не проведет нас обратно.
Мы изучали выставку средневекового оружия, и тут я заметила дверцу, почти скрытую доспехами. Не знаю, что это было — бравада, внезапное желание подышать свежим воздухом или просто любопытство, но я обошла увесистые латы рыцаря и нажала на ручку. К моему удивлению, дверь оказалась незапертой. Она легко открылась, и я вышла. Остальные слушали экскурсовода и не обратили на меня внимания.
Я оказалась под открытым небом — в замкнутом, выложенном плитами пространстве, слишком маленьком, чтобы его можно было назвать двором, и настолько зажатом огромными, словно утесы, стенами, что солнце сюда не проникало, а воздух казался мертвенным и гнетущим. Это понравилось мне ничуть не больше интерьеров замка, и я собиралась вернуться на тоскливую экскурсию, но тут случайно посмотрела под ноги. Передо мной было что-то вроде слегка выступающей решетки — как вентиляционное отверстие — чуть ниже моей лодыжки. Приглядевшись, я поняла, что это узкое зарешеченное окошко подземной камеры. Какое-то движение под решеткой среди сорняков, выросших в щелях между плитами, заставило меня приглядеться. Я склонилась и стала всматриваться.