Мелания
Шрифт:
Последнее, что он слышал, – у Тони даже нет мобильника. Друзей у него, кстати, тоже нет. Получается, у Микки нет способа как-то его достать и навалять ему за все это дерьмо.
Микки злится – но все-таки не настолько, чтобы выкинуть ребенка на улицу. У нее действительно больше никого нет. Охуительно стремно и неудачно для такой малышки, и блин, он не может просто взять и избавиться от нее.
Тони так и не возвращается, и Микки снова кладет девочку спать в своей комнате, когда ее маленькие глазки начинают закрываться. Он скармливает ей еще смеси, снова меняет
Тони по-прежнему нет.
***
На следующий день он снова берется за чертов порнушный ноут. Микки всерьез опасается, что такая херовая нянька, как он, угробит ребенка, поэтому отыскивает несколько сайтов о воспитании детей. Там он узнает, что если малышке, как сказал Тони, шесть месяцев, то ей положено есть что-то еще помимо смеси. Микки находит в кухонном шкафу быстрорастворимое картофельное пюре, которое не так чтобы уж очень просрочено, разводит и впихивает девчонке несколько ложек. Большую часть она выплевывает ему в волосы, но все равно выглядит довольной.
Итак, у них есть пачка картофельного пюре – и больше никакой еды для ребенка, кроме смеси, да и вообще никакой еды. В холодильнике есть пиво и poppers, одна протухшая упаковка сыра и бутылка из-под кетчупа, которую он отказывается считать пустой.
То, что оставил для девчонки Тони, тоже заканчивается. Ребенку нужны памперсы, смесь, другая детская еда и целая пустышка, пока она не подавилась резиной и не задохнулась.
Микки злится, но у него есть немного налички, а если Тони и правда провернул дельце, то ему придется возместить расходы, когда он придет домой. Кроме того, Микки уже два дня сидит взаперти, и было бы неплохо выйти из осточертевшего дома, даже ради такой херни, как покупка памперсов.
Микки решает не париться, заворачивает ребенка в одеяло – ее одежда совсем не подходит для чикагской зимы, какой жопой Тони думал! – и направляется в магазин.
***
«Kash and Grab» закрыт, и Микки проходит еще несколько кварталов до гигантского супермаркета, которого обычно старается избегать. Он берет тележку, в которой спереди есть место для ребенка, и девочка, похоже, находит этот способ передвижения охренительно веселым: смеется, кряхтит, пускает пузыри и глазеет по сторонам. Внутри супермаркета Микки чувствует себя, как в долбанном лабиринте, и тратит уйму времени только на то, чтобы найти детскую секцию. Еще дольше Микки зависает, соображая, что же ему надо. Он швыряет в тележку пару пачек памперсов, упаковку дешевых пустышек и переходит к еде.
Перед ним невьебенно длинный ряд с детским питанием разных производителей и видов – он читает этикетки, но ни хрена не врубается. Он не помнит, какую смесь давал девчонке дома – ни названия, ни для какого она возраста, и даже была ли та смесь молочной или еще какой. С настоящей едой еще сложнее – полки забиты баночками и консервами, коробками и тюбиками, и у Микки нет ни одной долбанной идеи, с чего начать.
– С тобой охуительно много проблем, – бормочет он малышке, которая довольно ерзает в детском отсеке тележки и сосет кулачки.
В тот момент,
– Требуется помощь, милый? – судя по голосу, ситуация кажется ей забавной.
Микки мгновенно хмурится и открывает рот, чтобы послать ее, но за секунду до того, как слова вырвутся наружу, понимает, что ему и вправду чертовски нужна чья-нибудь помощь. Спасение ребенка от голодной смерти по его вине наверняка стоит того, чтобы засунуть свою драгоценную гордость поглубже в задницу.
– Вроде того, – признается он ей. – Это, ну… моего брата ребенок, и я никогда не присматривал за ней раньше.
– Ты знаешь, сколько ей? – спрашивает женщина, хлопая по руке одного из детей, который пытается стянуть конфеты из тележки, при этом не отрывая взгляд от Микки.
– Шесть месяцев, – Микки охуенно повезло, что хоть это Тони ему сказал.
– Она уже начала есть твердую пищу?
– Типа да, – отвечает Микки, надеясь, что вчерашнее кормление не было первым. – Картофельное пюре и прочая фигня. И молочная смесь.
– Отлично, – говорит женщина и начинает сгребать коробки с полки, ничуть не интересуясь мнением Микки. – Вот, эта смесь самая лучшая для ее возраста, и упаковка большая, так что вам хватит на какое-то время. И не надо давать ей что-то особенное, пока она только начинает есть твердую пищу, смотри, ты можешь купить эти баночки с пюре, они специально сделаны для малышей, вкусно и просто, достаточно только фруктовых – возьми несколько яблочных, банановых…
Она загружает упаковки пюрешек в тележку Микки.
– Ээээ… – произносит он, не зная, что сказать. У него странное желание дать ей чаевые. – Ну, типа, спасибо.
– Это спасет тебя на пару ночей, – говорит она и широко улыбается. – Твоя девчушка просто прелесть.
Последняя фраза звучит так, будто она делает Микки комплимент. По его мнению, это просто тупо, он же сказал, что ребенок не его, а будь это и так – внешность ни хрена не достижение. Однако женщина была милой с ним, поэтому Микки не озвучивает свои мысли, а наоборот, пытается изобразить приветливую улыбку и толкает тележку дальше.
Двигаясь по проходу, он попадает в отдел с детской одеждой. Смотрит на свою малышку, завернутую в одеяло, из-под которого торчат наружу розовые ползунки и носочки. Над сваленными в кучу шмотками он замечает надпись «Распродажа», а среди вещей – толстый пуховик, судя по этикетке, для 10-ти месячных детей. Он слишком большой для девчонки, к тому же ядовито-розовый и с каким-то мехом или пухом на капюшоне – ну просто мечта какой-нибудь малолетней гопницы «с раёна». Но Микки сомневается, что ребенка так уж волнует его внешний вид, а весна выдалась холодная даже для Чикаго, снег начал таять только пару недель назад, и мороз по-прежнему щиплет открытые участки тела.