Мелкий бес
Шрифт:
— Да, говорят: лежачего не бить, — что за ерунда! — воскликнул Шарик. — Кого же и лупить, как не лежачего! Стоячий-то еще и не дастся; а лежачему то ли дело, — в зубы ему, в рыло ему, прохвосту!
Он любовно посмотрел на Тургенева, прямо в его обрюзглое от продолжительного пьянства лицо.
— Горяченьких ему, мерзавцу! — согласился и Тургенев, лаская друга взором, и поглаживая его рукою по спине, худой и хрупкой, — так казалось Тургеневу, что уж совсем плох Шарик: от всяких излишеств нажил себе спинную сухотку.
— Согласны?
— Да, — ответил Передонов, — а мальчишек и девчонок пороть, да почаще.
— Зачем? — с болезненной гримасой спросил Тургенев.
— Чтоб не смеялись, а то и во сне смеются, — угрюмо ответил Передонов.
— Слышите! — в восторге вскрикнул Шарик. — Чтобы не смеялись! Это нечто демоническое! Изгнать из этого пошлого детства пошлый, животный смех!
— Да, это до отвращения прекрасно, — сказал Тургенев, с уважением к Передонову и к себе.
— Да, — подхватил Шарик, — или до восхищения гнусно. А Тургенев-то как здорово ляпнул: до отвращения прекрасно! Мой друг Тургенев, — остроумнее его нет в России.
— И заметьте, — сказал Тургенев, — это превосходный афоризм: до восхищения гнусно! Великолепно сказано! О, мой друг Шарик умеет находить удивительные слова. Россия еще о нем услышит.
В уме его запрыгали давно заготовленные отрывки из речи, которую он скажет над гробом Шарика.
Они сделали несколько шагов молча, улыбаясь радостно, восхищенные каждый своим умом и гениальностью. Виткевич шел рядом с ними мелкими шагами, и восторженно заглядывал в их блаженные лица.
— Славно вышло, что мы приехали в эту трущобу, — сказал Шарик: он вспомнил о замечательном человеке — Передонове.
— Я тоже не жалею, — поддакивал Тургенев.
— Ничего тут нет хорошего, — угрюмо сказал Передонов.
— А вы! — воскликнул Тургенев, и любовно посмотрел Передонову в тупые глаза.
— Один я только и есть! — сказал Передонов скорбно, — да и я скоро уеду. Буду инспектором, буду ездить по школам, мальчишек и девчонок пороть.
— Какая тоска в этих обетованиях! — воскликнул Тургенев.
— И какая сила! — подхватил Шарик. — Он безумен, Тургенев, да?
— Да, — согласился Тургенев, — но это проникновенное безумие.
— И Пыльников мерзавец, а она его выпороть не захотела, его хозяйка, — сказал Передонов.
— Кто такие? — осведомился Шарик.
— Гимназист тут есть один, квартирует у вдовы такой, такая вдова есть Коковкина. Смазливая лупетка, — говорят, переодетая девчонка, жениха ловит. Выдрать надо было, а та, старуха-то, и не захотела. Вот бы ее пропечатали.
— Да, — согласился Шарик, — буржуазно-либеральную пошлость надо опрокидывать всеми средствами. Пошлого буржуа надо ошеломлять, чтобы он глаза выпучил, прямо кулаком в брюхо.
Он внезапно сделал выпад правою ногою, и ткнул кулаком Тургенева в бок. Тургенев воскликнул:
— Легче! Ты этак меня убьешь. Не забывай, что я — Тургенев.
— Сергей,
— Ну, это к делу не относится, а только вот что вам, г. Передонов, скажу: нельзя напечатать, что эта госпожа протестовала, а придется все изобразить символически, т(о) е(сть) обратно: мы напечатаем, что она совершила экзекуцию по собственной инициативе, на почве своего деспотизма. Такая репродукция этого инцидента будет соответствовать гуманным принципам нашего органа.
Передонов громко зевнул, и сказал:
— Улица торчком встала.
[[Писатели поглядели вперед.]] Улица поднималась на невысокий холм, а за ним снова был спуск, и перегиб улицы меж двух лачуг рисовался на синем, вечереющем и печальном небе. Тихая область бедной жизни замкнулась в себе, и тяжко грустила, и томилась. [[И даже писателям стало грустно, как бывает иногда вдруг скучно слабым и усталым детям.
— Да, яма, — сказал Шарик, и свистнул.]]
Деревья свешивали ветки через заборы, и заглядывали, и мешали идти, и шепот их был насмешливый и угрожающий. Баран стоял на перекрестке, и тупо смотрел на Передонова.
Вдруг из-за угла послышался блеющий смех, выдвинулся Володин, и подошел здороваться. Передонов смотрел на него мрачно, и думал о баране, который сейчас стоял, и вдруг его нет.
Это, — думал он, — конечно, Володин оборачивается бараном. Недаром же он так похож на барана, и не разобрать, смеется ли он или блеет.
Эти мысли так заняли его, что он совсем не слышал, что говорил[и], здороваясь, Володин, [[писатели, Виткевич.]]
— Что лягаешься, Павлушка, — тоскливо сказал он.
Володин осклабился, заблеял, и возразил:
— Я не лягаюсь, Ардальон Борисыч, а здороваюсь с вами за руку. Это, может быть, у вас на родине руками лягаются, а у меня на родине ногами лягаются, да и то не люди, а, с позволения сказать, лошадки.
— Еще боднешь, пожалуй, — проворчал Передонов.
Володин обиделся, и дребезжащим голосом сказал:
— У меня, Ардальон Борисыч, еще рога не выросли, а это, может быть, у вас рога вырастут раньше, чем у меня.
[[Писатели слушали, посмеиваясь.
— Да он у вас шустрый парень, — сказал Шарик с любезной улыбкой в сторону к Передонову.]]
— Язык у тебя [46] длинный, мелет, чего не надо, — сердито сказал Передонов.
— Если вы так, Ардальон Борисыч, — немедленно возразил Володин, — то я могу и помолчать.
И лицо его совсем сделалось прискорбным, и губы его совсем выпятились; однако, он шел рядом с Передоновым, — он еще не обедал, и рассчитывал сегодня пообедать у Передонова: утром, на радостях, звали.
46
Было: у него.