Мелочи
Шрифт:
Часов в двенадцать дня, когда я сидел за работой, громкий звонок возвестил всему ревевшему семейству чиновника о прибытии хозяина и хозяйки.
— Ради бога! извините, пожалуйста! мне на минуточку взглянуть в зеркало. У вас самое большое наше зеркало, — в каком-то самозабвении заговорила хозяйка, влетая в мою комнату и торопливо снимая с головы шляпку.
— Извините, пожалуйста! — проговорил муж с мокрым лицом, с коробкой в руках и с трубкой материи подмышкой. — Разорился! — продолжал он. — Что делать! Думали купить шиньон,
— Недурно, Гаврила Иваныч? — бормотала супруга, вертясь перед зеркалом. — Не правда ли, мило?
— Очень мило! Из крепированных волос, — обратился он ко мне. — Легонький!
Трескотня эта продолжалась минут пятнадцать, наконец супруги ушли.
— Спит Коля? — послышалось за перегородкой.
— У них животик тугой.
— Пусть его спит… а? Не правда ли… мило?
— Очень, очень прилично!.. Что же ты — надо дать на обед.
Последовал шопот.
— До десятого надо протянуть, — говорит муж. — Погодить бы покупать-то.
— До которых пор это годить?.. Позвольте узнать?
— На стол-то мало.
— Пожалуйста, будь спокоен… На — вот тридцать копеек… купи картофелю… Детям вредно мясо… тяжело ложится на желудок… гороху.
Горничная ушла; между супругами происходил разговор насчет того, что как это все к лицу и дешево, и насчет того, что как бы с тремя рублями протянуть до десятого. Во время этого разговора супруг опять вошел ко мне и объявил:
— Долго ли я ходил? Каких-нибудь два часа, а пятнадцати целковых как не бывало… Вот оно, батюшка, семейная жизнь! А нельзя! Надо поддерживать обстановку!.. Такие уж уродились мы с женой — горды мы очень!.. Гордости тьма-тьмущая!
После целого дня всевозможных бессмыслиц, которых мне пришлось быть свидетелем, я полагал уже, что гордая глупость моих хозяев разыгралась до конца и продолжения ее не будет; но ночью, когда все живущие в квартире были уже в постели, с двуспальной кровати моих хозяев, вопреки моему желанию, до меня неожиданно донеслись слова:
— К другим ходим, к себе никого… Много ли тут… водки, селедки… — говорила жена.
— Н-да… Селедочку с лучком… помочить ее.
Очевидно, что супругам недостаточно было того, что шиньон лежал в коробке на шкафу; им нужно было видеть его в действии. Вследствие этого вечером следующего дня ко мне еще раз явился хозяин.
— Позвольте вас просить, — сказал он, — завтра провести с нами вечерок.
— Я должен быть в другом месте. Извините!
— Очень жаль! А то бы в карточки? партийку?
— Не играю в карты.
— Очень жаль. Особенного ничего не будет. Но, надеюсь, все будет прилично. Мы с женой…
— Не могу! — сказал я решительно.
— В таком случае позвольте просить у вас комнату на несколько часов?
Я изъявил согласие.
Целое утро следующего дня хозяин бегал по городу, отыскивая денег. Часам к двум он воротился с кульком,
— Что будешь делать! — говорил он мне. — Не успел повернуться — десяти целковых нет в кармане! Живи, как знаешь…
Я снова изъявил сочувствие.
Часу в шестом начали появляться гости, мужчины и дамы, и тотчас же принялись за стуколку. Так как комнаты хозяев были заняты чайным столом, то детей с больными желудками оттеснили в кухню, стараясь поплотнее притворять дверь, чтобы гости не слышали крика и плача… Я тотчас же ушел из дому и воротился в третьем часу ночи, будучи уверен, что все уже кончилось; но, к удивлению моему, окна моей комнаты были освещены. Я поднялся по черной лестнице и вошел в кухню.
Здесь моим глазам представилось ужасающее зрелище, устроенное взаимными усилиями просвещенных супругов. Атмосфера маленькой кухни была раскалена до последней степени. Волны чада закрывали все, кроме огненного зева плиты, — и в глубине этого ада слышался плач и стоны детей, которые не могли заснуть от боли в желудках, от жары и угоревших голов. Кухарка, которую подняли с пяти часов утра, которая была измучена работой — так как она должна была принимать одежду гостей, подавать чай, таскать детей из комнаты в кухню и, кроме всего этого, мучиться муками мужа, которому нечего послать в деревню, — была разозлена и на просьбы плачущих детей отвечала чуть ли не дракой, после которой у нее самой выступали слезы.
— А? Не правда ли, — лепетала Клавдия Петровна в гостиной, поворачивая к гостье затылок с шиньоном из крепированных волос… — Недурно?
— Оч-чень, очень мило!
— Легонький! — прибавлял супруг, рассоловевший от водки.
Мне некуда было деться, так как хотя хозяин и относился ко мне как человек к человеку, но забравшись с гостями в мою комнату, кажется, и не думал уходить оттуда.
Злодейства эти продолжались до девяти часов утра.
Злодейства "обстановки", — результатами которых был горох, плач детей, французский язык и неизменная атмосфера глупости, — продолжаются до сего дня.
ПРИМЕЧАНИЯ
Группа рассказов под заглавием "Мелочи" впервые образована в четвертом томе (1884 г.) первого издания "Сочинений", в конце "Приложений" тома.
Название отдела "Мелочи" для очерков и рассказов, идущих после большого произведения, писатель применял не раз и ранее: например, под этим же названием в сборнике 1871 года после "Разоренья" Успенский напечатал три других рассказа ("Старьевщик", "Идиллия", "Зарок не пить"). В настоящем издании заглавие "Мелочи" сохраняется, так как сам Успенский оставил его в последующих изданиях своих "Сочинений". В первый том "Мелочи" переносятся потому, что тематика входящих в них рассказов 1865–1868 годов тесно переплетается с тематикой цикла рассказов "Столичная беднота".