Мелодия на два голоса [сборник]
Шрифт:
— Что же, и выхода никакого нет? — В этот момент Сергей Сергеевич не ощущал ни страха, ни горя. — Животным-то быть вроде совестно.
— У меня нет, а у тебя есть. Ты еще молодой, сильный, красивый. Наверное, тебя кто-нибудь крепко любит. К тому человеку и иди. Если бы меня кто любил, разве бы я стоял возле магазина. Никогда, поверь!
Зримо, как на экране, всплыло перед затуманенным взором Сергея заплаканное лицо Нины и тут же смазалось, растаяло.
— Она меня любит, — сказал он. — Да что толку.
— Не ценим, что имеем. И я свою жену не ценил, истязал. Может, это я и в гроб ее вогнал раньше времени.
— Бил, что
Бывший начальник светло улыбнулся.
— Простая ты душа, Сережа. Разве в гроб битьем вгоняют? Голову не горой сносят, соломинкой.
— Чудно ты говоришь, Виктор Василич, а слушать интересно. Хотя не все понимаю… Думаю, чего мне не хватало? Зарабатывал я много, в уважении ходил, да и сейчас могу сколько хошь заработать, а не хочу больше ничего. Другие при моем достатке, да при такой жене, как у меня, и при таких-то детях живут припеваючи. Посмотришь, катится колобок, а от него, как от лампочки, жирный свет струится. И я так жил и был доволен. А вдруг, поверишь, Виктор Василич, враз навалилась эта беда. Ничего не желаю, свет не мил, точно очумел. Гляжу утром с постели, как жена на работу собирается, охорашивается, сидит перед зеркалом, пудрится, красится, и чего вижу? Она же старуха уже! Кожа мятая, под глазами темно, морщины, второй подбородок растет. Она, может, и не замечает, но я-то вижу! Она старуха! Что ж, значит, оттопали жизнь и назад нет возврата? А зачем оттопали? Для какой цели? Ведь и впрямь, выходит, как звери прожили, — от одной кормежки до другой.
— Пей! — сказал Виктор Васильевич, шатнувшись в сторону от его вопроса.
— Не хочу. И пить больше не хочу. Не помогает. Эх!.. — Ему стало неловко за свою неуместную откровенность, за то, что выворачивает себя наизнанку перед посторонним человеком, вдобавок алкашом, и он свирепо добавил: — Не бери в голову, Василич, чего я тебе на уши вешаю. Треп это все. Чего с похмелья на ум не взбредет.
Бывший начальник был мудр, потому что уже долго болел одиночеством. Он понял.
— Верно, Сергей, с людьми лучше настороже быть, а то и не заметишь, как испачкают. Но не со мной. Я, Сережа, не меньше тебя устал. Смешно теперь вспомнить, с каким усердием на те бугорки карабкался, которым ты позавидовал. И подножку ближнему не хуже других умел подставить. И мне в свой черед приходилось спотыкаться и падать. Когда я с тех бугорков скатился, удивлялся, что цел остался. Весь я был как огромный синяк. Так что ты меня не стесняйся, облегчай сердце. А лучше выпей. Когда на русского человека хандра накатывает, у него один выход — стакан. На себе проверил.
— Нет, — сказал Сергей Сергеевич. — Стакан не выход, стакан — это бегство.
— Умный ты мужик, — похвалил Виктор Васильевич. — Мозги не пропил. Ну и держись, авось встанешь. А я выпью, мне суетиться поздно.
Сергей Сергеевич вежливо подождал, пока новый приятель доцедит вино, пожал ему руку и пошел домой.
По пути его еще разок крутануло. Он прислонился к сосне, обнял ствол руками и уткнулся лицом в шершавую теплую кору. Гнуло его к земле, гнуло. "Ну нет, меня вы голыми руками не скрутите, — сказал он неизвестно кому. — Не хочу, как Виктор Василич. Хороший он человек, да квелый. Меня не скрутите. Я свои дела, которые положено, до конца доделаю".
Он оттолкнулся от дерева и чуть ли не побежал, размахивая руками и раскачиваясь. Плохой был бегун после этого сумасшедшего года. Кололо под печенью, виски давило, но с каждым шагом чувствовал, как к нему возвращается
Семья ужинала на кухне. Когда он вошел, дети переглянулись с матерью, но никто не промолвил ни слова. Сергей Сергеевич умылся, ополоснул лицо холодной водой и сел за стол на свое обычное место у окна.
— Что там у тебя, Нина? — спросил как можно мягче. — Вроде бы жареным пахнет?
Последние дней десять он ел только сухари, а вино запивал молоком. На диете был.
— Так что же, Сережа, мясо тушеное с картошкой. Добрая свининка попалась. Огурчики вот малосольные. Будешь? Положить? Покушай, Сереженька!
Сергей Сергеевич с горьким недоумением видел, как дети давятся кусками и никак не могут их проглотить. Они его боялись! Или он внушал им отвращение? Дожили, ничего не скажешь.
— Клади, Нина, побольше. А это что в кувшине? Квасок?
— Квас. Вчера поставила. Не укрепился еще. Но ты попей, попей, душистый. Я его медом заправила.
Сергей Сергеевич, косясь на сына с дочерью, пил квас из литровой кружки, долго пил, пока дно не показалось. Потом начал есть. Ел аккуратно и не жадно, но быстро.
Пот застилал ему глаза, он, щурясь, смотрел в тарелку и не заметил, кажется, как ушли с кухни дети. Нина дала ему полотенце, и он время от времени откладывал вилку и промокал лицо. Съел пять полных суповых тарелок жаркого и семь малосольных огурчиков. Все это запил еще двумя кружками кваса. Он не мог сдвинуться с места и только сипло отдувался открытым ртом.
— Может, приляжешь? — неуверенно спросила жена.
— Посижу в кресле. Помоги!
Опираясь на ее плечо, добрался до кресла перед телевизором, опустился в него и сладко обмяк. Нина не знала, что делать: уйти на кухню или быть рядом. Исподтишка разглядывала мужа, в который раз ужасаясь тому, как он изменился — осунулся, похудел, печать безумия нет-нет и проступала на его лице, как ночная тень. Нина много понимала, как понимают женщины, не умом, а ощущеньями, слезы свои она выплакала и теперь готова была нести свой крест дальше. Ради детей и ради этого смурного, потерянного человека она согласна была хоть умереть, хоть жить. Как получится.
— Сядь, — велел Сергей Сергеевич, не размыкая глаз. — Давай поговорим.
Нина примостилась на краешек кушетки. В своем доме в присутствии мужа она чувствовала себя неуверенно. Не боялась его, но сильно жалела, потому что давно догадалась, что с ним происходит. Но высказать то, о чем она догадалась, открыть мужу правду у нее не хватало духа, да и случая подходящего не выпадало. Или скорее, не очень его и искала. Ей было жутко своей рукой перечеркнуть прошлое и, значит, остаться без будущего. Свою страшную тайну она носила, как младенца под сердцем.
— Я чего хочу сказать, Нина, — заговорил Сергей Сергеевич, на ощупь подбирая слова. — Я тебе чего хочу объяснить. Вот мы раньше как дружно жили, а теперь живем по-свински, верно? Из-за меня, я понимаю. Это я с круга сошел, и вам свету не стало. Все думал, отчего так случилось. Ты ведь знаешь, я работать умею. Люблю даже работать, а тут навалилось что-то, как скала на плечи, скинуть нет возможности. И понять ничего не могу. Тоска! A-а? Что? Такая, Нина, тоска, как петлей за горло душит.
— Ты бы лег, поспал, — посоветовала Нина.