Мемориал. Семейный портрет
Шрифт:
– Спасибо, что пришла.
– До свиданья, Лили.
– До свиданья, Мэри. Поцеловались.
* * *
Трясясь в автобусе по дороге домой, Мэри так и видела перед глазами Лили - худая, бледная, белокурая женщина храбро улыбалась в дверях своей одинокой квартиры. Бедняга Лили. И что она на Рождестве будет делать?
Вечером вдруг осенила идея. Почему б, например, не устроить в Галерее выставку акварелей Ричарда и Лили? Люди теперь падки на такие штуки, десятые годы в моде, и вообще - почему бы нет, ну, просто разнообразия
Странно, сегодня из головы не идет Десмонд. Иной раз неделями не вспоминаешь. Может, я заболела? Да нет, здоровье в полном порядке. И глубинное какое-то появилось ощущение собственной силы. Сильна - и стара. Будущее не пугает, с прошлым покончены счеты. Теперь уж оно не саднит душу, не ранит, прошлое. И все же, все же только подумать - Дик, мама, папа, Десмонд - столько всего было, случилось, и так, кажется, немыслимо много всего, и так все неимоверно сложно, запутано, что, если бы мне, семнадцатилетней девчонке, принес кто-то книгу, сказал: на, смотри: вот что тебе предстоит - как перед экзаменом с кошмарно трудной программой, заартачилась бы: нет, нет, не могу я, мне такого не одолеть! А ведь ничего, одолела, до самого до последнего пунктика. И в конце концов все гладко сошло, и, в общем, ничего такого особенного, ничего потрясающего. И так все быстро кончилось!
* * *
– Мэри - королева Виктория!
– кричали все хором у Гауэров после концерта.
– Но вы все уже, наверно, видели!
– И мы все снова горим желанием посмотреть!
– Ну ладно, - сказала Мэри с улыбкой, - раз уж вы такие милые-хорошие. Но только это самое распоследнее представление на какой бы то ни было сцене.
– Врушка!
– крикнул Морис.
V
Эдвард сидел за столом в своей комнате, у окна, глядящего на вязы, на черный канал, на трамваи, потренькивающие вокруг громадного, холодого фонтана на Лютцовплатц. Смерклось почти совсем. Настольная лампа выхватывала белый блеск изразцов, а сверху присел на печь металлический ангел, державший в руках венок. Эдвард зажег сигарету, вскрыл оба письма, доставленные вечерней почтой.
Начал с того, что от Маргарет:
Никакого "исключительно изящного" предлога я изобрести не смогла, а потому выложила Мэри все начистоту. Сошло, кстати, куда благополучней, чем я ожидала. Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, - и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.
Ну вот, вовсю наступают праздники, так что это мое тебе поздравление с Рождеством. У меня сегодня совсем рождественское настроение, несмотря на гнусную морось. Так что пожелаю тебе (и себе), чтобы этот год был самый прекрасный и оба мы чтобы побольше радовались, каждый как хочет и как умеет.
Милый мой, ты сегодня как-то особенно близко. И так у меня хорошо на душе, даже странно. (Если честно, я была на коктейле в мастерской у Билла. Но это в скобках.) Почему-то такое, я чувствую себя невероятно уверенно. То есть относительно нас с тобой. Все наши мелкие эскапады и завихрения сейчас вдруг мне кажутся такой дребеденью по сравнению с тем фактом, что мы друг у друга есть. Да, Эдвард, что бы там ни случилось, а это - незыблемо. И все остальное не в счет. И я теперь совершенно уверена, что по мере того как мы будем стареть, эта связь между нами будет все крепче и крепче, а то, другое, все больше и больше будет сходить на нет. Оглядываюсь на
Счастливого тебе Рождества, любовь моя, и спокойной ночи, мой милый.
Взялся за другое письмо: Дорогой Эдвард,
пишу, чтобы поблагодарить Вас за щедрое участие в подписке на пользу Клуба. Жаль, что Вас самого здесь нет, помогли бы нам с нашим рождественским вечером. Надеюсь, он удачно у нас пройдет.
Есть одна вещь, о которой я бы Вам непосредственно сообщил, если б только узнал, что Вы собираетесь уехать из Лондона. Скоро я стану католиком. Вас это, может быть, удивит. Меня и самого даже еще больше, наверно, бы удивило, если б мне год назад вдруг такое сказали. Точно не знаю, когда именно приму первое причастие, но скоро. А до той поры я решил ничего не говорить ни Мэри, ни маме, но вот захотелось Вам сообщить. Распространяться на эту тему для меня невозможно. У меня вовсе нет намерения Вас обращать, расписывая, как это со мной случилось. Просто - у меня такое немыслимое чувство покоя. А Вы меня знаете и поймете, что для меня это значит. Стоит ли упоминать о том, что я по-прежнему буду здесь работать.
Примите мои самые лучшие пожелания и поздравления с Рождеством и Новым годом.
Эрик.
* * *
Долгий свист прорезал тьму под вязами на берегу канала. Он встал со стула, открыл окно, выглянул:
– Франц?
– Эдвард?
– Держи.
Достал из кармана ключ, бросил.
– Есть. Поймал.
Еще минута - и распахнулась дверь.
– Ну, Эдвард, как дела, старикан?
Франц скинул пальто, пиджак, шарф. Потом привычно двинулся к зеркалу, подробно расчесал волосы карманой расческой. Налил в раковину воды, вымыл руки.
– Как делишки?
– спросил Эдвард.
– Погано.
– Опять с отчимом разругался?
Франц кивнул, потом не то рыкнул, как зверь, не то хохотнул, быстро, тремя перехватами, прошелся на руках по диванной спинке.
– Роскошно, - усмехнулся Эдвард. Взял со стола разрезальный нож, спросил: - А так умеешь?
– Нет. И как у тебя только получается? Покажи!
– Просто же, как апельсин.
– Нет. Ты покажи. Покажи еще разок.
– Что это?
– он спросил, чтоб переменить тему, показывая на длинный шрам на предплечье у Франца.
– А это на прошлый май. У сестренки. Полиция нам окно расколошматила автоматной очередью.
– Так ты что - коммунист?
– Ну еще чего.
Франц расхохотался. Спросил вдруг:
– А у самого тоже шрам?
– Он даже вздрогнул. И не думал, что видно.
– И откуда это у тебя?
– Пулю в себя пустил.
– Несчастный случай, что ли?
– Нет. Умышленно.
– Где?
– Здесь, в Берлине.
– Когда?
– Прошлой зимой.
– Так чего ж ты не умер?
– Потому что врачи ваши немецкие такой дошлый народ. Отсюда вот пулю и вытащили.
Франц рассмеялся. Эдвард спросил:
– Не веришь?
– Ясное дело, не верю.
– Почему?
– С чего тебе стреляться^го? С такими деньгами. Невнимательный взгляд порхнул по комнате, застрял на
письмах. Франц вдумчиво их разглядывал.
– Эрик? Твой друг, что ли, в Лондоне?
– Да.
– И то и то по-английски?
– Да.
– Почитай оттуда чего-нибудь. Как звучит, послушать охота. Бледно улыбаясь, он стал читать:
Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, - и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.