Men from the Boys, или Мальчики и мужчины
Шрифт:
Его дом находился всего лишь в другой части Северного Лондона. Но мне казалось, что он — на другой планете, в другом веке.
— В конце концов, у негров есть Бог и церковь, — продолжал он, как будто аудитория попросила его уточнить, что он думает о расовых отношениях в современной Великобритании. У него на коленях лежали забытые самокрутки и жестянка с табаком. — Бог и церковь не дают им переступить грань. Нет ничего плохого в страхе перед адом. Нет ничего плохого, чтобы верить в то, что тебе гореть в вечном адском пламени, если согрешишь.
— Согласен, — ответил я. — Это очень полезно.
— До тех пор, пока их Бог
Я посмотрел на него и покачал головой:
— Как вы можете так говорить?
— Как?
— Всю эту чепуху о неграх, — пояснил я. — Ведь вы боролись против всего этого. Когда нацисты строили лагеря, чтобы убивать людей, вы сражались за терпимость. За свободу.
Он улыбнулся.
— Я сражался за твоего отца, — сказал он. — Я сражался за своих товарищей. За них. Не за короля, страну и тому подобное. Мы сражались друг за друга.
Я уставился на улицу. Где его сын? Где дочь? Они так и не перезвонили. Разве они не любят своего отца? Ведь это они должны позаботиться о нем, а не Волшебное Такси Гарри.
Он выглянул в окно. Круглосуточные магазины были освещены, словно лагерные зоны. И я вспомнил, как мои отец и мать смотрели на эти же самые улицы, улицы Лондона, когда повзрослели. Их взгляд говорил: здесь должно остаться хоть что-нибудь, что я помню.
— А белые — что у них есть? Дешевая выпивка, всякие конкурсы самодеятельности и пособия, — снова заговорил старик, строго глядя на меня, словно я осмелился ему возразить.
— Зачем вам нож? — спросил я. — Не могу поверить, что он только для того, чтобы втыкать его в ногу.
— Собаки, — объяснил он. — Нож — от собак. Там, где я живу, много всяких зверюг, и среди них — огромные собаки. Такие, что схватят ребенка и запросто проглотят. С ними невозможно справиться. Думаешь, что сможешь одолеть их? Нет. Вот для чего мне нужен нож, умник. Если собака вдруг схватит ребенка.
— Чем вы занимаетесь? — спросил я. — Кем работаете?
— Печатник, — ответил он, уместив шестьдесят лет рабочей жизни в несколько слогов. — С этим уже покончено. — Он засмеялся. — Это государство всеобщего благосостояния было создано для людей вроде твоего отца, — продолжил он, и в его глазах внезапно сверкнула ярость. — Подарок признательной нации. Оно должно было стать дерьмовой страховочной сеткой для нуждающихся — не дерьмовым удобным диваном для дерьмовых слабаков. Для людей — таких, как твой отец и я.
Единственное, мой отец никогда бы не употребил слово «дерьмовый» три раза в одном предложении. В этом была большая разница между моим стариком и этим стариком. Я взглянул на него и увидел, что он смотрит на городские улицы, покачивая головой.
— Куда катится Англия? — спросил Кен Гримвуд.
— Вы как раз можете наблюдать за этим, — ответил я.
— Со страной покончено, — заявил он. — Страна, приспособленная для героев? Нам сказали, что мы герои, а потом заставили нас пресмыкаться. Сказать, что мы герои, и заставить пресмыкаться! Скорее, эта страна приспособлена для молокососов, хапуг и прочих, кто умеет прогибаться…
— Так зачем тут оставаться? — спросил я, с готовностью проглатывая наживку.
Я рассуждал, как раньше. Это было похоже на воскресный ужин с папой.
— Я хотел уехать, — сказал старик с такой несгибаемой возмущенной уверенностью, что у меня снова перед глазами
5
Столько стоил билет ил Великобритании в Австралию. (Прим. перев.)
— И что случилось?
— Моя жена, — ответил он. — Моя Дот. — Он улыбнулся, вспоминая свою умершую жену. — В самом конце она не захотела бросать здесь мать одну. — И он сдавленно проговорил: — Поэтому мы остались.
— Думаю, Австралия переживет еще одного или двух иммигрантов, — сказал я. — Вообще-то я начинаю думать, что вся страна состоит из иммигрантов.
— А вот здесь вы не правы, — возразил он, глядя на запыленную Кингс-Кросс так, словно видел перед собой курорт Бонди-бич. — А еще я мечтал увидеть пингвинов. Мне всегда хотелось на них посмотреть. Пингвины на острове Филлип, недалеко от Мельбурна. Тысячи и тысячи маленьких шельмецов. Они выходят из океана в сумерках. На Саммерленд-бич. Каждый год, каждую ночь. Я всегда мечтал увидеть это. Какое это, должно быть, зрелище — пляж Саммерленд-бич, и на нем полно пингвинов.
— Пингвины? — переспросил я. — В Австралии?
Он задумчиво посмотрел на меня.
— Интересно, сколько же всего ты еще не знаешь? — проговорил он.
Собака кинулась ко мне, как только я вышел из машины.
Литой снаряд из мускулов, зубов и выпученных глаз ринулся мне на грудь, отбросив к машине, хрипло рыча, словно у него в глотке застряла человеческая кость.
Два человека топтались неподалеку. Это были не подростки в куртках с капюшонами, надвинутыми на лица, и мешковатых джинсах, сползавших с ягодиц. Это были мужчины моего возраста, полысевшие и набравшие вес за двадцать лет, так что напоминали пару гигантских вареных яиц. Старые, но так и не повзрослевшие. Эдакие Старые Парни. Они стояли, повернув ко мне свои пустые белые лица, и смеялись.
Кен неторопливо прошел через внутренний двор, нашаривая ключи. Я попытался пойти за ним, но собака, возмущенно рыча, снова прижала меня к машине. Я взглянул на Старых Парней.
— Ты ему понравился, — сообщил один из них, и оба захихикали. — Ты нравишься Тайсону, приятель. Если бы ты не понравился Тайсону, он бы уже снял с тебя скальп. Тебе должно быть лестно, приятель.
Я ему действительно понравился. Я мог это утверждать, потому что он внезапно уселся на задницу и обвился вокруг моей ноги. Рычание перешло в романтичное урчание.
Я вырвался, мерзкая тварь взвизгнула от разочарования и помчалась за Кеном. Тот остановился на середине лестницы.
— Сейчас, только отдышусь, — проговорил он, и я вспомнил, как тяжело давался отцу в конце жизни каждый вдох.
Я осмотрел внутренний двор. Дом принадлежал муниципалитету. Он был малоэтажным, во двор выходили окна квартир. Старые Парни уходили прочь, собака рычала и фыркала, снуя вокруг их белоснежных кроссовок.
— Им надо держать эту скотину на поводке, — высказался я.