Меня зовут Женщина
Шрифт:
— Где мэр города? Где руководители правящей партии? Где посольство? Где телевидение? — ору я, зачем-то набираю телефон Энхе, которая по логике вещей уже ждет нас на вокзале, и вдруг слышу ее голос. Она советует нам не нервничать и кладет трубку. В это время входит еще один подчиненный и сообщает по-русски, что в партии «зеленых» все время был человек, просто он спал все это время, жарко ведь...
Не успев себя проконтролировать, я длинно и конструктивно матерюсь и вижу, что их лица мгновенно меняются. Так разговаривал с ними всю жизнь русский наместник, теперь они совершенно убедились,
— Мадама, — кричит один из них, неся ее за мной на вытянутых руках. — У вас упал.
На вокзале, набитом торгующей шпаной и пейзанами с барашками на поводочке, мы находим компанию своих иностранцев. Они взволнованы — полпятого, а Энхе нет. Полпятого, пять, полшестого, шесть... В начале седьмого она появляется со своей круглой улыбкой.
— Энхе, мы опоздали на поезд!
— Нет. Еще китайский не прошел. У нас если китайский не прошел, поезда вообще не ходят.
— Почему?
— Так...
— Но ведь есть расписание поездов.
— Есть. Но пока китайский не прошел, никакие поезда не пускают.
— А почему ты нам сказала прийти к четырем часам?
— Четыре, пять, шесть... — говорит Энхе, как считалку, и улыбается. Время для монгола такая же романтическая субстанция, как и любовь.
Около нашего багажа начинает крутиться стая грязных монгольских детей. Мы гоняем их, они вспархивают, как стайка птичек, и через минуту снова прилипают к нашему скарбу.
— Бедные монгольские дети, они так плохо живут. Этой стране необходимы основы вольсдорфской педагогики, — говорит пожилая норвежская учительница.
— Основная задача этих детей — стянуть ваш кошелек, — объясняет Лена.
— Мой кошелек? — Норвежка надевает очки и бросается на детей с таким ором, что больше ни один из них не рискует подойти к компании.
— Вольсдорфская педагогика, — хихикаем мы по-русски.
— Я старый военный, — скажет потом на ухо мне ее супруг — Но главный военный в нашей семье — моя жена.
Наконец прибывает поезд. О, что это за поезд! Сохранившиеся в окнах обломки стекол черны, как монгольская ночь. Воды нет как класса. В проводницком купе живет и ездит монгольская семья: мама, папа, двое детей. Продолжение рода заселяет коридорное пространство, в котором сосредоточены ковры, бараны, кормилицы грудью с младенцами, дерущиеся на тюках пьяные, заторможенные сельские старики в национальных халатах.
— Мы, партия «зеленых», очень любим русских, — говорит Энхе. — Русские — первые люди в Монголии. Вся моя семья обслуживает туризм, все мои родственники живут в Эрденете, поэтому мы едем в Эрденет.
— А что в Эрденете интересного?
— Ничего. Там живет вся моя семья, родители, братья, сестры... Еще там есть большой комбинат, его построили русские.
— Если партия «зеленых» так любит русских, почему Туя выкинула нас из своего автобуса?
Туя повезла Хефнера. Хефнер — это богатая немецкая партия «зеленых». Туя будет просить у него денег для нашей партии.
— А при чем тут мы?
— А вдруг вы тоже «зеленые» и тоже будете просить у Хефнера денег!
Ночью мы околеваем
Дождливый утренний Эрденет с блочным хрущевским лицом и молодые парни, бросающиеся к нашим вещам на платформе.
— Не бойтесь, это мои родственники, в провинции никто не ворует, здесь совсем другие люди, — говорит Энхе. Действительно, лица другие: доверчивые, спокойные.
Кроме меня, Лены и Миши, в компании восемь человек: пожилая норвежская пара, роскошная голландка Елена с дочкой Науми, красавчики Елле и Денси, тоже из Амстердама, бестолковая Анита и шустрый англичанин из Страсбурга Ричард. Мы обрастаем как снежный ком родственниками Энхе, сначала они влезают в наш автобус, потом к автобусу присоединяется грузовик с блеющим барашком.
— Энхе, зачем в кузове барашек?
— Зачем-зачем? Кушать! — отвечает «зеленая» Энхе, плотоядно сверкнув очами.
Часов шесть мы кружим по горам, пока наконец не попадаем в огромную изумительно зеленую долину и не вытряхиваемся из автобуса. Бойкие родственники ставят огромную военную палатку для нас и крошечную для себя.
— Как вы уместитесь в такой палатке?
— Так теплее.
Темнота из-за гор обрушивается мгновенно. Шелестит ледяная речка; стучат копытами лошади, оседланные монгольскими детьми возле юрты на краю горизонта, и этот цок и щелк множится спящей долиной, как стереоколонкой. Трещит, как едущий танк, мини-электростанция возле палатки, кормящая тусклый фонарь под потолком. Мы распаковываемся на ночлег и с интересом обнаруживаем, что только у нас, русских, нет ни спальных мешков, ни теплых вещей. А климат, извините, резкоконтинентальный: днем — плюс тридцать, ночью — пар изо рта.
— Это непонятно, — говорит голубоглазый режиссер Елле. — Перед караваном каждому дали подробную инструкцию, — и он достает огромный, шикарно изданный талмуд, в котором с немецкой обстоятельностью и с картинками изложены особенности всего путешествия и список необходимых вещей. Ну, спасибо, Урсик! Ну, позаботился! Ну, отплатил за нашу почти бесплатную работу! Неужели нельзя было в Москве сказать ровно одну фразу: спать будете на голой земле!
— Это ничего, — воркует Энхе, — монгола всегда спит на земле и потому никогда не болеет.
— Но мы не монгола! — вежливо напоминаем мы, в ответ на что Энхе разводит руками.
Мы ложимся, напялив на себя все содержимое чемоданов. Слава богу, Лена и Миша купили в Улан-Баторе пуховики, а я — кожаное пальто. Все это надевается сверху, голова заматывается полотенцами, и все равно утром ощущение, что тебя достали из морозилки. Вдребезги простуженные, мы лежим весь день на солнышке с целью обогреться, пока иностранцы уезжают осматривать промышленный комбинат в городе: «О, это есть интересно!» Они возвращаются с кислым видом от этого зрелища, сияет только Энхе. Она привезла ворох новеньких детских одеял. Теперь есть на чем спать и чем прикрываться.