Менжинский
Шрифт:
Днем на дымящемся пепелище чекисты откопали семь обугленных трупов и обгорелую раму типографского станка.
В числе погибших были и Глагзон и Азов. Барановский также, как выяснилось, находился на даче, но успел уйти до взрыва и был позднее арестован.
Московской организации «анархистов подполья» больше не существовало. Вслед за ней были разгромлены анархистские группы в Самаре, Брянске, Уфе и других городах.
А в самом начале нового, 1920 года на одной из московских улиц был схвачен худой человек средних лет с нервным лицом и характерной, начесанной на левую сторону лба челкой, в старомодном
Допрашивал его в присутствии членов Президиума ВЧК сам Дзержинский. Черепанов, озлобленный до предела, чуть не бился в истерике от ненависти. Он ничего не скрывал, да и скрывать-то, собственно, ему уже было нечего.
Черепанов рассказал, что после того, как он разочаровался в руководителях своей партии, он вышел из состава ЦК левых эсеров и установил связь с Казимиром Ковалевичем. Вместе они организовали «Всероссийский Штаб Революционных Партизан», который наметил ряд экспроприаций и террористических актов, в том числе и взрыв в Леонтьевском переулке. По словам Черепанова, сначала предполагалось бросить бомбу в ВЧК, но потом это предложение отклонили, поскольку и «ВЧК и лично Дзержинский являлись только орудием партии большевиков». Тогда-то и решили взорвать МК РКП (б), тем более что им стало достоверно известно о намерении Ленина присутствовать на совещании 25 сентября.
Черепанову не угрожал расстрел, поскольку в связи с разгромом Красной Армией Юденича, Колчака и Деникина, пленением самого «верховного правителя», поражением внутренней и внешней контрреволюции ВЦИК и Совнарком РСФСР 17 января 1920 года совместным постановлением отменили смертную казнь. Но, видимо, сам он счел свой жизненный путь исчерпанным и борьбу проигранной. Донат Черепанов покончил самоубийством в тюремной камере.
А теперь снова вернемся к следствию по делу «Национального центра».
Нить к раскрытию шпионской организации дал арест некоего С. В. Роменского, занимавшего должность помощника управляющего делами Военно-Законодательного Совета Всероглавштаба.
Роменский был арестован чекистской засадой на квартире Алферова поздно вечером 9 октября. При обыске на его собственной квартире нашли подготовленные в дорогу чемоданы, планы Москвы и Петрограда с пометками красным и синим карандашом и переписку, из которой следовало, как говорится в протоколе обыска, «что гражданин Роменский не уверен в прочности существования Советской власти». Фамилию Роменского называли в предыдущих показаниях и другие арестованные.
…Утром в кабинет Менжинского ввели стройного, подтянутого человека в военной форме.
Блондин с зачесанными назад волосами и гладко выбритыми щеками, которому на вид можно было дать лет 20–30, держался спокойно и уверенно, всячески стремился подчеркнуть свою независимость и случайность задержания.
— Причины ареста не знаю, — твердо заявил он.
Из допроса выяснилось, что Роменский юрист по образованию, до революции служил юрисконсультом Министерства торговли и промышленности в Петрограде, был секретарем особого совещания по обороне государства, при Керенском был прикомандирован к канцелярии Военного министерства и оставался секретарем особого совещания. После революции на советской службе, состоит членом профсоюза музыкантов, играет на скрипке, любит музыку.
— Бываете в концертах? — как бы между прочим спросил Менжинский.
— Конечно! Ведь я сам музыкант немного. Ничто не доставляет мне такого наслаждения, как музыка, — отозвался Роменский. — Слышали бы вы, товарищ комиссар, Кусевицкого!
— И давно вы слушали Кусевицкого? — спросил Менжинский, глядя в глаза подследственного.
— В конце лета, в саду «Эрмитаж».
— В другое время и в другом месте я охотно поговорил бы с вами о музыке, но сегодня мне бы хотелось услышать от вас об организации, к которой вы принадлежите.
— Я увлекаюсь музыкой, а не политикой. Никакой организации не знаю.
Сидевший перед Менжинским человек обладал и завидной выдержкой и волей. Он так же спокойно и уверенно, не дрогнув ни одним мускулом лица, отвечал на последний вопрос, как и на все предыдущие.
Предложив Роменскому подписать протокол допроса, Менжинский приказал конвоиру увести арестованного.
Подтянутый цивильный юрист со строевой выправкой. Концерт Кусевицкого. Сад «Эрмитаж». Учительница 76-й школы. Не тот ли это блондин, которого она видела в саду «Эрмитаж» и в доме Алферова?
Ниточка пока была совсем тоненькой, как паутинка, но осторожно потянуть за нее все же стоило.
Приглашенная на Лубянку учительница сразу признала в Роменском того самого блондина, которого она видела в саду «Эрмитаж» на концерте с неизвестным мужчиной и пожилой дамой, кажется, ее зовут Наталией, и которого еще раньше она встречала у Алферова.
В тот же день Менжинский и Артузов вновь допрашивали Роменского:
— Причин ареста не знаю. По делу Губского ничего не могу показать. Из знакомых женщин есть только Елена Осиповна, с которой познакомился в Петрограде в 1916 году, но с июля — потерял ее из виду.
— И знакомство, вероятно, произошло на музыкальной почве? — спросил Менжинский.
— Нет, не совсем так, — улыбаясь, ответил Роменский. — Меня познакомил с ней человек, далекий от музыки.
— Да, кстати, о музыке, Роменский. С кем вы были на концерте Кусевицкого в саду «Эрмитаж»? — задал Менжинский новый вопрос.
Улыбка сползла с лица Роменского. Оно снова стало замкнутым и сосредоточенным. Отведя глаза в сторону, Роменский угрюмо сказал:
— Опять ловите, товарищ Менжинский. Тогда на концерте я был один. Народу в саду было много. Можно сказать, что с каждым встречался. Но я был один и, насколько помню, ни с кем даже не разговаривал.
Последующие допросы не дали ничего нового.
Но Менжинский был убежден, что именно в этом человеке кроется разгадка тайны шпионской организации. Однажды Менжинскому доложили, что Роменский написал на волю записку. Ее должен вынести из тюрьмы арестованный, который за непричастностью к делу освобождается из заключения.
В тот же день записки (их оказалось две, а не одна) были в руках следователей Особого отдела.
В первой записке, предназначенной «Елене Осиповне», Роменский писал: