Мера любви
Шрифт:
Путникам неохотно подали скудный ужин, ибо серебряная монета независимо от ее происхождения была редкой удачей в это страшное время.
Готье, который от самого Дижона не пытался прервать грустный поток мыслей хозяйки, обращаясь к ней лишь по необходимости, решился нарушить молчание.
— Госпожа Катрин, скажите, пожалуйста, почему вы именно здесь решили искать самозваную Жанну?
— Она должна быть где-то здесь, это, естественно, родные края…
— Ничего подобного, ведь трактирщик сказал, что ее бы здесь повесили!
— Он сам
— Тогда, может быть, вы мне их повторите?
— Конечно. Он сказал: «Я встретил ее, когда отправился за Робертом к Новому замку. Она приехала в Сен-Преве».
— И вы решили, что Сен-Преве и Новый замок находятся рядом?
— Вот именно!
— К сожалению, это не так! Сен-Преве расположен близ Меца, и ваша ошибка происходит от того, что капитан Де Монсальви, преследуя какие-то свои цели, не дал вам никаких пояснений.
Несколько раздосадованная, Катрин недоверчиво посмотрела на конюшего.
— Откуда вам это известно? Я не знала, что вы из Лотарингии.
— Не я, а моя мать, — спокойно ответил Готье. — У меня даже был дядя-каноник, проживающий в Сен-Преве. К несчастью, его уже нет с нами. Я думаю, что, если вы хотите разыскать эту женщину, единственный выход — это отправиться в Мец. Я готов спорить, что там мы о ней узнаем больше, тем более что в Домремн ее никогда не видели.
Неоспоримая логика юноши вызвала у его хозяйки вспышку гнева.
— Вам бы следовало рассказать мне об этом раньше! Почему вы молчали все это время?
— Но вы ни о чем меня не спрашивали! С тех пор как мы покинули Дижон, у Беранже и у меня сложилось впечатление, что мы вам в тягость. Еще недавно вы дорожили нами, что самоотверженно доказали, принеся себя в жертву. Я боюсь, что испытание было слишком суровым для вас, и теперь вы нас так же ненавидите, как раньше любили.
Впервые что-то шевельнулось в оледеневшем сердце Катрин. Она посмотрела на своих спутников. При желтом свете свечи она заметила на грустном лице Готье упрек, а лицо Беранже выражало беспредельную тоску.
— Что с вами? — прошептала она.
— Это из-за вас. Раньше вы позволяли мне вас охранять, защищать, иногда даже решать за вас. Я был для вас и конюхом, и другом. Теперь же мне кажется, мое присутствие стало для вас обременительным.
— Вы сошли с ума!
Она поднялась, подошла к Беранже, наклонилась к нему, обняла за плечи, прижавшись щекой к его коротким каштановым волосам, торчащим в разные стороны.
— Простите меня, мальчик мой, — нежно сказала она, — и не верьте тому, что сейчас сказал Готье. Конечно же, я не жалею о том, что спасла вас. Единственное, что помогает мне сохранить рассудок, — это ваша спасенная жизнь. Я думаю, что люблю вас еще больше, чем раньше. Только…
— Только вы уже не та!
Расчувствовавшись, Беранже зарыдал на руках Катрин. Готье вскочил, красный от душившей его ярости.
— Пора бы, чтобы вы снова стали собой. Где вы, госпожа Катрин? Где ваша улыбка и ваше мужество?
Она отвернулась, не выдержав его сверкающего взгляда.
— Если бы я это знала…
— Зато знаю я. Она между жизнью и смертью. К ее сожалению, она еще жива, но безумно хочет умереть. Я ошибаюсь? Так скажите же мне правду, госпожа Катрин. Если я вам еще хоть чуточку дорог, скажите, куда и к чему вы стремитесь? Скажите, почему, например, вам так необходимо найти эту авантюристку вместо того, чтобы вернуться к детям?
— Готье, Готье! — устало вздохнула она. — Вы прекрасно знаете, что я надеюсь найти моего супруга!
— Потому что после того, что с вами произошло, вы больше всего мечтаете о встрече с ним. Могу ли я вам сказать, о чем я думаю?
— Говорите!
— Вы хотите его увидеть, но в последний раз, так как всю жизнь вы его любили больше всего на свете. После этого вы исчезнете, и никто, даже мы, не будем знать, что с вами случилось. Просто однажды утром вас не окажется рядом. Не так ли?
— Может быть.
Наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в камине. Готье глазами поискал что-то на стене.
Он выхватил кинжал, висевший на поясе, и воткнул его в деревянный стол. Торжественно протянув руку над этим импровизированным крестом, он произнес:
— Я, Готье-Гонтран де Шазей, сын Пьера-Гонтрана де Шазея и Марии-Аделаиды из Сен-Преве, конюх почтенной и благородной дамы Катрин де Монсальви, клянусь на этом кресте, что в тот день, когда вышеназванная особа покинет этот мир по доброй воле или другим образом, я сам прерву свою земную жизнь, чтобы продолжать достойно служить ей на том свете! Да будет Господь Бог и Пресвятая Дева Мария свидетелями тому.
Одним прыжком, так что Катрин чуть не упала, Беранже освободился из ее объятий и тоже протянул свою смуглую руку:
— Я тоже клянусь!
Словно подкошенная, Катрин опустилась на табурет. Она закрыла лицо руками и заплакала.
— Зачем вы это сделали? — послышалось сквозь рыдания. — Вся жизнь перед вами, моя же — уже кончена. Как я смогу жить после всего, что со мной произошло?
Они встали перед ней на колени.
— Предоставьте нам свободу действий! Верните нам ваше доверие! Мы сами должны загладить зло, которое невольно вам причинили. Вы только что сами сказали, что ие владеете собой, страдаете…
— Я сама себе противна!
— Не вижу тому причины. Вы стали жертвой варваров иэ-за нас и думаете, мы не страдаем? Только в тот день, когда вы снова станете прежней прекрасной дамой и, вернувшись в родной дом, обретете счастье, забыв все перенесенные невзгоды, только тогда наши души успокоятся… До этих пор мы будем чувствовать себя провинившимися стражниками, недостойными слугами.
На следующее утро друзья покинули трактир. На этот раз по молчаливому соглашению Готье помог Катрин сесть в седло и возглавил их маленький отряд.