Мера любви
Шрифт:
— Да, друг мой, она знает! И поскольку вы — лучший художник нашего времени, у нее не останется никаких сомнений по поводу авторства этих шедевр-Байте мастерство неподражаемо.
— А я и не понимал, почему моя госпожа отказывала мне в своем внимании и любезности.
Теперь я знаю…
— Всем угодить невозможно. Довольствуйтесь расположением вашего господина. К тому же ни он, ни герцогиня не знают о том, что мы приехали сюда вместе и что я направляюсь в Брюгге. Для них обоих я возвращаюсь во Францию, а потом дальше — в овернские горы. Для всех было бы лучше продолжать в это верить.
— Хорошо! — с некоторым облегчением ответил Ван Эйк. — Скорее всего, вы правы. Поезжайте вперед, но не слишком быстро, может быть, я догоню вас в пути. Перед тем как покинуть этот дом, зайдите ко мне, я дам вам совет, чтобы облегчить ваше пребывание в Брюгге. Было бы лучше, если бы вас там не узнали…
Уже через час Катрин в сопровождении Готье и Беранже, сгорающих от любопытства, но не смеющих задать ни одного вопроса, выехала за пределы города через ворота, откуда начиналась дорога на Францию, чтобы соглядатаи герцогини поверили в ее возвращение домой. Для этого ей пришлось сделать большой крюк, так как дорога на Брюгге была как раз в противоположном направлении, но эти меры предосторожности были просто необходимы.
Она проехала через мост и направила коня в самую гущу повозок, на которых охотники доставляли в город дичь, и тележек купцов, въезжающих и выезжающих через городские ворота, как вдруг за ее спиной раздался грохот кавалькады, и стражники закричали: «Дорогу! Дорогу!»
Опасаясь встречи с герцогом, Катрин отъехала в сторону, укрывшись под заснеженным деревом. Крестьяне и купцы разместились с грехом пополам по обеим сторонам дороги, где-то рядом призывно прогремел рог. Появилась группа всадников в сопровождении доезжачих и псарей, с трудом удерживающих огромных гончих псов. Катрин задрожала. Если это герцог и он узнает ее, то герцогиня Изабелла наверняка уже больше не выпустит ее живой из дворца…
Но это был не герцог. На великолепных нормандских лошадях ехали коннетабль де Ришмон и король Рене. Вооруженные золотыми рогатинами, они отправлялись на охоту на кабана. Вздох облегчения, вырвавшийся у Катрин, был преждевременным. Холодный взгляд бретонского принца остановился на ее лице. Его привлекла элегантная женщина, одетая в бархат и чернобурку.
Катрин в ужасе заметила, как его холодность сменилась любопытством. Коннетабль Франции улыбнулся, и она поняла, что ее узнали. Она быстро отвернулась, до предела натягивая капюшон.
— Но… — начал было изумленный Готье, — госпожа Катрин, почему вы не желаете его видеть? Это же мессир де Ришмон, ваш друг!
— Возможно, но я не хочу его видеть. Готье, во имя всего святого, не делайте идиотский вид. Коннетабль Франции — это последнее лицо, которое я хотела бы встретить на бургундской земле, вам бы следовало это понять.
— Я боюсь, что он вас узнал.
— Я тоже! Может быть, он поверит в простое сходство и не придаст значения этой встрече.
Не хватало еще, чтобы Артур де Ришмон решил, что она стала его врагом.
Когда Катрин решилась поднять голову, кавалькада проехала, не останавливаясь на ввстж, а повозки снова преградили путь…
Глава
Вид заснеженного Брюгге привел Беранже в восхищение, а хладнокровный Готье присвистнул от восторга. Внезапно возникший на белой равнине город казался огромным и могущественным, нисколько не потеряв при этом своего изящества.
Построенный на берегу Реи, как и Венеция, его средиземноморская соперница, главный город Фландрии вознесся к небу своими величавыми церквами и дворцами из светлого камня, хранящего отблески столь редкого здесь солнца.
На фоне других заметно выделялся высокий шпиль слегка наклоненной дозорной башни. Позолоченные щипцы крыш, увенчанных коньком, постепенно вытеснявших солому и дерево, изредка нарушали равномерную рябь розовой черепицы. Такова была воля влюбленного в свой прекрасный город герцога, желавшего защитить свое сокровище от постоянных пожаров. Кружево из ив, кустарников и плюща протянулось по краю глубокого рва, наполненного водой. Брюгге мог обойтись и без крепостных стен, поскольку его каналы и озера служили надежным природным заграждением…
Взору путников открылся чудесный пейзаж, похожий на сказочную миниатюру. Вдруг все изменилось. Поднялся сильный ветер, и снежный вихрь разрушил великолепную картину. Катрин и ее спутники поспешили к воротам Куртрэ, стремясь обрести кров и тепло.
Их приютила таверна «Ронс-Куроне», расположенная на одной из самых оживленных улиц города. На Катрин нахлынули воспоминания прошлых лет. Внешне здесь ничего не изменилось. Прежняя безукоризненная чистота, блеск медной и оловянной посуды, те же дурманящие запахи, идущие из просторных печей.
Лишь несколько увеличился живот хозяина заведения Корнелиса, да из-под его высокого белого колпака выглядывало больше седых прядей. Однако Катрин обратила внимание на глубокую складку, прорезавшую его лоб. Подобную складку она замечала на лицах людей, встретившихся ей по дороге, из чего можно было сделать вывод, что обстановка в городе изменилась. Неуемное фламандское веселье, гомон и крики, раньше не умолкавшие в Брюгге ни днем, ни ночью, сменились на приглушенные голоса и шепот. Даже в зале «Ронс-Куроне», несмотря на красные носы посетителей, как и прежде погружавшиеся в пивную пену, их глаза оставались холодными и недоверчивыми. Можно было подумать, что весь город затаил дыхание в ожидании чего-то.
— Госпожа Катрин, вы говорили, что это самый веселый город в мире, — упрекнул ее Беранже. — Мне встречались города и повеселее.
— Он был таким, а сейчас я не знаю, что и сказать. Дела плохи. Вы же помните, что нам рассказал мессир Ван Эйк.
По дороге из Люксембурга в Лилль у художника было достаточно времени, чтобы обрисовать им картину фламандской жизни. Это был невеселый рассказ. После Аррасского мирного договора, заключенного между Францией и Бургундией полтора года назад, англичане возомнили, что бургундский союзник их предал, и начали чинить всевозможные препятствия богатейшим фламандским городам, занимающимся торговлей шерстью. Их войска разрушили несколько небольших городов и действовали так жестоко, что герцог Филипп, подстрекаемый жителями Брюгге, решился на осаду Кале.