Мера любви
Шрифт:
— Тогда зачем вы возвращаетесь? Оставайтесь в Лилле или Хесдене до тех пор, пока все устроится. Вы же прожили в Лилле несколько лет?
— Все это так, но я выбрал этот город и хочу здесь жить.
— Но вы же родились не здесь?
— Нет. Я родился далеко отсюда, в маленьком городке, который совершенно забыл. Здесь есть небо, краски, блеск, красота и великолепие — то, чего не встретишь больше нигде и без чего я уже не могу обойтись. Катрин, я жил во многих городах, но я умру в Брюгге. Вот почему, помогая вам, я принимаю такие меры предосторожности. Вас это несколько
— Я думала, что вы придумали все это из-за вашей супруги.
У Яна вырвался вздох, похожий на признание. Он продолжал:
— Конечно, у меня есть супруга, и одному Богу известно, как я жалею об этом браке! Но даже ради того, чтобы жить вдали от Маргариты и снова стать свободным, я не смог бы отказаться от Брюгге. Теперь думайте о Боге, мы подходим. С приходом ночи мы из часовни направимся к городской ратуше, а потом на наше свидание…
Несмотря на обуревавший Катрин страх, все возрастающий по мере приближения часа серьезного испытания, она достойно сыграла свою роль. Она опустилась на колени перед святой чашей, переливающейся в отблеске золота и бриллиантов, и принялась молить у Бога защиты и прощения за предстоящие грехи. Уже через час, если повитуха окажется не такой ловкой, как ей говорили, она может умереть.
В полной тишине, со сжавшимся от страха сердцем, она вышла из святилища следом за Ван Эйком. Они подошли к соседнему каналу и сели в лодку, где их уже поджидал незнакомый мужчина.
— Ты знаешь, куда ехать, — сказал художник, и лодка бесшумно заскользила по водной глади. Уже стемнело, но фонари, висящие на мостиках и на углах домов, освещали дорогу.
Из-под растаявшего снега проглядывала грязь, а с крыш домов бесшумно стекали тонкие струйки. Путь был недолгим. Они причалили у недавно построенной церкви. Лодка укрылась под мостом, а Катрин и Ян свернули на улицу Пуавр, в конце которой высились мощные ворота Святого Креста.
— Это здесь! — проговорил художник, остановившись перед красивой резной деревянной дверью, с одной стороны скрытой складской стеной, а с другой — садовой оградой, что помогало входящим остаться не узнанными.
Впрочем, эта улица не была оживленной. Бакалейные лавки с шумом закрывали деревянные ставни.
Ван Эйк трижды ударил гладким медным молотком, дверь сразу же отворилась, обнажив черную пустоту длинного коридора, в глубине которого мерцал свет.
Скудное освещение позволило рассмотреть белый фартук и белый чепец женщины, открывшей им дверь. Лица ее не было видно.
— Входите, мессир, и вы, госпожа, — произнес звучный голос с акцентом. — Вы пунктуальны. Пожалуйста, следуйте за мной.
Они прошли за хозяйкой по коридору и, по мере того как становилось светлее, Катрин смогла разглядеть флорентийку: страхи ее несколько улеглись. Это была сорокалетняя женщина маленького роста, дородная, чернявая, с кожей цвета слоновой кости. На ее круглом лице сверкали черные глаза. Под белым накрахмаленным фартуком было надето ярко-красное шерстяное платье. Катрин, неизвестно почему, ожидала увидеть беззубую колдунью. Вид этой женщины успокоил ее, особенно опрятность в одежде. Комната, в которую провели
С тщательно вымытым полом из черных и белых плит, зелеными витражами окон, начищенной до блеска мебелью, сверкающими медными безделушками на большом зажженном камине — это был достойный образец фламандской чистоплотности. У Катрин появилась надежда и на этот раз выкарабкаться из беды.
Карлотта, — — начал было Ваи Эйк, — вот дама, о которой я вам говорил. Ей очень нужна ваша помощь.
— Я думаю, что смогу ей помочь. Лягте, пожалуйста, на этот стол, — сказала она, указывая на большой дубовый стол, стоящий у камина. — А вы, мессир, подождите в соседней комнате, — добавила она, открыв дверь, расположенную в глубине комнаты.
Осмотр был быстрым и совершенно безболезненным. У флорентийки оказались нежные руки, которые она сразу же тщательно вымыла, пока Катрин оправляла одежду.
Так делали лишь ее старый друг Абу-аль-Хайр и Сара. Это было еще одно преимущество бывшей служанки господина Арнольфини.
— Что вы скажете? — спросила она после некоторого молчания, которое Карлотта, казалось, не собиралась нарушать.
Та пожала плечами.
— Вне всякого сомнения, у вас двухмесячная беременность.
— Вы можете что-то сделать?
— Всегда можно что-то сделать, главное — знать как. Видите ли, прервать беременность — это всегда опасно, а я не люблю опасность потому, что слишком люблю жизнь. Это не делается в пять минут и неизвестно как. Необходимо, чтобы вы согласились на какое-то время остаться в этом городе. Мессир Ван Эйк сказал мне, что вы спешите…
— Не настолько! Мы условились, что я остановлюсь здесь на некоторое время. Я живу в гостинице и…
— Вам следовало бы подыскать более спокойное местечко. Лучше всего, если бы вы остались здесь, если вы ничего не имеете против.
— Я бы охотно согласилась, но ваш дом показался мне небольшим, а со мной еще двое молодых слуг. Я не могу их оставить, поскольку все знают, что я совершаю паломничество.
Флорентийка, улыбнувшись, помолодела лет на двадцать.
— Здесь места более чем достаточно, я смогу вас принять с завтрашнего дня. Я уже к этому готова. Сегодня же вернитесь в «Роис-Кузене». Завтра утром вы уедете из города, и вернетесь в город до закрытия ворот через те, что расположены на этой улице, как будто бы вы что-то забыли в Брюгге. Никто не узнает о вашем пребывании у меня, если ваши слуги не будут выходить отсюда. Хотя, может быть, вы предпочтете остановиться у мессира Ван Эйка? В чем я сомневаюсь…
— Почему вы в этом сомневаетесь? Карлотта рассмеялась.
— Я знаю даму Маргариту, и, несмотря на строгое одеяние, вы слишком красивы, чтобы она охотно приняла вас. Так вы придете завтра?
— Безусловно, если вы примете меня. Огромное спасибо, за великодушную помощь.
— Великодушную? Это сеньор художник проявляет великодушие, поскольку, хотя я и люблю помочь близкому, но имею большой недостаток: я люблю золото и стою очень дорого — добавила она с шокирующей откровенностью. — Хорошие вещи стоят дорого…