Мера любви
Шрифт:
Это был Ван де Валь. В разорванной в клочья одежде, с окровавленной щекой, он пытался избежать самого страшного — убийства Филиппа. Но никто не хотел его слушать.
Сан-Реми и Готье удалось размотать цепь. Готье попытался поднять огромную железную решетку.
— Они закрыли цепь на замок, — крикнул он, — и лебедка не двигается.
— Надо сбить замок.
Юноша изо всех сил бил по нему молотком. Во все стороны летели искры, но металл не поддавался.
— Вы его погнете, — сказала подошедшая к нему с Беранже Катрин. — Нужны клещи.
— Поторопитесь! — крикнул Сан-Реми,
Герцог с горсткой уцелевших приближенных прижались к решетке, пытаясь отразить натиск огромной ревущей толпы. А за воротами бургундские солдаты стреляли в разместившихся на городских стенах горожан.
— Нам это не удастся! — простонал Готье. Вдруг с ним оказался бургомистр. Он притащил за собой мастерового, вооруженного огромными щипцами.
— Разбей замок! — приказал он. Мужчина, явно испуганный, колебался.
— Если я послушаюсь, меня уничтожат!
— В противном случае ты умрешь сейчас же — прошипел Сан-Реми, приставив к его горлу кинжал, который взял у убитого солдата.
Мастеровой повиновался. С помощью Готье и Беранже ему удалось сбить замок. Сразу же под торжествующие вопли пикардийцев поднялась решетка.
Они бросились на выручку герцога и окружавших его людей. Пикардийцы двинулись было дальше, но холодный окрик принца остановил их.
— Назад! Надо смириться, мы не можем сражаться со стотысячной толпой безумцев.
Филипп схватил Катрин, поднял ее и посадил сзади себя на коня. Войско расступилось, и, пришпорив коня, он по подъемному мосту выехал из города. Но, немного отъехав, герцог остановил коня, обернулся я дал волю своему гневу:
— Проклятый город, ты во второй раз вынуждаешь меня спасаться бегством, как уже было при Кале. На этот раз я тебя не прощу! Когда я вернусь, а это случится скоро, ты не дождешься от меня пощады!
Обезумев от ярости, Филипп быстро поскакал по направлению к Розлеру, унося с собой Катрин. Она судорожно рыдала, обняв его за плечи. За их спиной слышались торжествующие крики жителей Брюгге и их клятвы снова подчинить Леклюз…
В замке Розлер герцог не успокоился. По приезде он бросился в свою комнату, увлекая за собой Катрин, и запретил кому-либо беспокоить его, что бы ни произошло.
Филипп метался по комнате, заложив руки за спину, сгорая от стыда и бешенства. Продрогшая, Катрин подошла к зажженному камину, спокойно выслушивая его ругательства. Она никогда не видела его таким и на минуту испугалась, не сошел ли он с ума.
Когда герцог опустился на скамью у камина, женщина робко начала:
— Монсеньер! Вы пережили страшный день! Ваше сердце и гордость кровоточат! Но вы не должны поддаваться отчаянию. Вы великий принц…
Он подскочил словно ужаленный.
— Великий принц, изгнанный из своих владений лавочниками и развратниками! Великий принц, оставивший своих людей на милость мятежников! Знаешь ли ты, чего стоил мне этот день? По меньшей мере, двести пленных, погибших — без числа, среди которых один из моих лучших капитанов. Знаешь ли ты, что Жан де Вилье де Л' Исль-Адам пал у часовни Сен-Жюльен от руки кузнеца? Л'Исль-Адам, рыцарь Золотого Руна, убит бродягой! А ты говоришь, что
Уже через месяц Брюгге, находясь в полной изоляции, с трудом вымолил прощение у Филиппа Бургундского. 11 марта 1438 года послание герцога Жан де Клев, приняв от его имени управление городом, казнил зачинщиков мятежа. Лишь вмешательство герцогини Изабеллы спасло Луи и Г ертруду Ван де Валь. Их сын за день до этого был обезглавлен (прим. авт.).
Он внезапно замолчал и разразился рыданиями. Катрин никогда не видела мужчину, который бы так плакал, даже его, легкого на слезы. Он мог плакать по заказу и сделал слезы оружием дипломатии. Но на сей раз это был не спектакль. Слезы, прерываемые громкими всхлипами, лились ручьем. Напуганная подобным проявлением чувств, Катрин отошла к окну и выглянула на улицу. За окном стояла глухая ночь, и шел затяжной дождь. Молодая женщина решила, что надо дать Филиппу выплакаться, ибо слезы снимают горечь с души. Если бы только она могла уйти, чтобы пощадить гордость поверженного принца! Он может не простить ей, что она стала свидетелем его отчаяния.
Постепенно рыдания стали реже и стихли. Лишь потрескивание огня нарушало установившуюся тишину. Раздался охрипший голос Филиппа:
— Где ты? Иди ко мне.
Она нехотя покинула свое убежище.
— Я здесь, монсеньер.
— Я думал, что ты покинула меня! Подойди ближе, ближе…
Он поднялся, подбежал к ней и обнял, спрятав на ее груди мокрое от слез лицо.
— Я хочу забыться, Катрин, ты должна мне помочь… Он жадно целовал ее шею, щеки, лицо, не замечая, что она оставалась бесчувственной к его ласкам.
— Что я могу сделать?
Вопрос, заданный мягким спокойным голосом, был для него словно ушат холодной воды. Филипп выпустил ее из рук.
— Что ты можешь сделать? Помочь мне забыться, а ты прекрасно это умеешь. Дай мне свое тело, мы будем наслаждаться любовью до полного изнеможения. Сними это рубище и распусти волосы. Мне нужен блеск твоей плоти, ее нежность и тепло.
Его пальцы принялись лихорадочно развязывать ее черную рясу, веревку на поясе. Он взбесился, увидев под рясой еще одно платье. — Помоги-ка мне!
— Нет! Если вы хотите взять меня, возьмите, но не рассчитывайте на мою помощь!
Он отступил, словно от пощечины. Она увидела, как от нового приступа гнева на его висках вздулись вены.
— Ты не хочешь принадлежать мне? Ты, моя возлюбленная, отказываешь мне?
— Я больше не ваша возлюбленная. Вспомните, Филипп. В Лилле я вам сказала, что это прощание.
— Тогда не нужно было оставаться на моих землях, тебе следовало вернуться домой, как ты об этом объявила. Я думал, что ты уже далеко, и вдруг узнаю, что ты в Брюгге, да еще беременна… от меня. И в довершение ко всему тебя там держат заложницей, как обменную монету за их проклятые привилегии, которые я им никогда не верну. От кого ты была беременна?